В то же время лабиринты родословных, связывавшие сефардов как Ньюпорта, так и Нью-Йорка, были способны породить серьезные проблемы. Когда люди связаны друг с другом не только кровью, но и деньгами, эти два элемента сливаются и пересекаются, что может быть болезненно, и уже сейчас сефарды проявляли признаки напряжения. Появились целые ветви одних семей, которые — часто по самым пустяковым причинам — перестали общаться с другими, и маленькая группа евреев, которая вначале шла к превратностям нового мира с определенным единством цели, разделилась и распалась на обидные фракции. Почти всегда в основе спора лежали деньги — что сделал со своими деньгами один родственник, что не устраивало другого родственника. Чем больше было родственников, тем сложнее были отношения.
Не только каждый новый сын, но и каждый новый зять должен был получить какую-то должность во взаимосвязанных семейных предприятиях. И, увы, не все эти сыновья и зятья обладали теми талантами, о которых могли бы мечтать старшие поколения. С этой проблемой столкнулись и Даниэль Гомес, и Аарон Лопес. Сын Даниэля Мозес женился на дочери брата Даниэля, Эстер, — опять же двоюродной сестре, — но ни один из двух их сыновей (двое других умерли в младенчестве) не проявил никаких способностей в торговле пушниной. Исаака-младшего постоянно «жалили» индейцы. «Опять ужалили!» — писал он патриарху, почти радостно, каждый раз, когда это случалось. Есть предположение, что Айзек стал употреблять немного огненной воды, используемой в индейской торговле, чего его дед тщательно избегал. Айзек женился на одной из девушек Лопесов.
Еще более щекотливая ситуация сложилась в семье Аарона Лопеса. Старшая дочь Аарона, Салли, вышла замуж за молодого человека по имени Авраам Перейра Мендес, принадлежавшего к старинной и знатной сефардской семье, обосновавшейся на Ямайке. Во время помолвки старший брат Авраама Мендеса написал Аарону Лопесу: «Выбор моим братом Авраамом Вашей дочери мисс Салле в качестве своей супруги заслужил большое наше одобрение, а также одобрение моей почтенной матери. Приветливость вашей дочери, яркий характер и честь вашей семьи, как в этих краях, так и в древней Португалии, не могут не доставить нам в целом величайшего удовлетворения… От моего брата неоднократные выражения их взаимной любви должны сделать их счастливыми и приятными для вас, и прошу разрешения вернуть мои поздравления вам и всей вашей хорошей семье с этим радостным событием, желая им всего счастья, которого они могут пожелать, и молиться, чтобы Всемогущий увенчал их своими благословениями…». Были и другие поводы для радости. Салли Лопес была старшей дочерью богатого человека, а Мендесы с Ямайки, хотя и носили древнюю фамилию, остро нуждались в денежных вливаниях. Лия Мендес, мать Авраама, овдовела, имея нескольких детей, и, по словам ее сына, «очень опустилась из-за больших потерь, которые она понесла… состояние, в котором я ее нашел, потрясло меня до глубины души».
Брат Авраама добавил, что он уверен, что Аарон нашел в Аврааме «такие яркие качества, которыми наделены немногие в его возрасте». Он добавил, что, хотя образование Авраама могло оставлять желать лучшего, учитывая уровень формального образования, доступного в те времена на вест-индском острове, его интеллектуальные способности были «заложены природой». Он был уверен, что «с помощью ваших добрых советов из него должен получиться яркий человек». Однако это оказалось не совсем верным.
Аарон решил, что знакомство нового зятя с островом сделает его отличным кандидатом на должность управляющего предприятиями Лопесов на Ямайке, которую до сих пор выполняли несколько несемейных фирм. С самого начала возникли трудности. Во-первых, Абрахам Перейра Мендес, судя по всему, обладал слабым здоровьем. Значительная часть деловой переписки между отцом и зятем касается состояния желудка, ног или головы последнего. Авраам и Салли поженились в Ньюпорте, и вскоре после их возвращения в Кингстон, чтобы приступить к своим обязанностям, Авраам писал Аарону: «Я должен сообщить тебе о своем благополучном прибытии в это место… не могу сказать, что оно было приятным: меня тошнило весь путь, и я сильно ослабел. При высадке я едва держался на ногах…». Через несколько дней ему стало не лучше, и он написал: «Руки от слабости дрожат так, что я с трудом могу писать». На следующий год он жаловался на «излишество и приступ подагры, от которого я пролежал три недели и теперь нахожусь в самом плачевном состоянии и не могу сесть на лошадь, что отложило мои дела».