Как ходко идут батальон за батальоном, наслаждаясь игрой мускулов. Справа — кромка земли, отороченная бахромой прибоя, слева — прибрежный лес. Туман рассеялся, над головой сияет солнце.
Когда плац опустел и оркестр, удаляясь, унес с собой последний аккорд «Варяга», мерный гул Балтийского моря хлынул в дремучий бор, затопил все его потайные тропы. Синев вышел на берег. За Янтарной косой, на горизонте, залив отсвечивал зеркальными гранями; но чем ближе к берегу, тем круче вздымались волны и, ступив на мель, они с размаху падали ничком, а те, что бежали вслед за ними, неловко спотыкались уже близ косы, почти достигнув цели. Словно это шли по минному полю густые цепи пехоты, — головные ценою жизни прокладывают путь остальным. Но волны, пожалуй, и за целые штормовые сутки не успеют встать в полный рост столько раз, сколько пришлось подниматься в атаки его, Синева, однополчанам. Кто же кому служит примером: море — людям или люди — морю?
Память — цемент времени. Синев припомнил сейчас боевых друзей. Скольких он пережил... Вот и настал его, Синева, черед уступить дорогу молодым.
Василий Александрович остановился у каменистого основания Янтарной косы, окинул все полудужье залива быстрым, скользящим взглядом и вдруг почувствовал, как заныло сердце, будто он прощался не с морем, а с молодостью.
Море постепенно затихало. Волнам надоело вставать и падать в этой бесконечной перебежке, и они грузно валились на песчаные отмели, как дьявольски уставшие солдаты на большом привале. Ветер ослаб, разморенный полуденным солнцем, и лишь чайки по-прежнему кружили над заливом, то взмывая в небо, то отвесно падая и исчезая среди волн.
Синев долго ходил по берегу, тщательно расчерченному тонкими извилистыми горизонталями: берег был похож на топографическую карту, совсем новенькую, только что из печати. Свернув к лесу, он взобрался на дюну и отсюда, как с наблюдательного пункта, еще раз, напоследок, стал рассматривать море.
Море лежало перед ним широкой ничейной полосой, разделившей два разных мира.
1
Место, выбранное для будущего города, понравилось начальнику строительства. Кругом озера, в которых находит себе приют множество всякой дичи. Говорят, что ранней весной здесь опускаются по старой памяти красавцы лебеди. И будто остались еще в камышах матерые кабаны, не пожелавшие искать пристанища на чужбине. В озера впадают безымянные речки: летом они рвутся на перекатах, рассыпаются, как бусы, по окрестным балкам и сверкают под солнцем стеклянными омутками — недорогим украшением степи, отгулявшей свое в тюльпанном наряде.
Первыми сюда явились геологи, потом уже почвоведы. И все здесь насторожилось: утки и гуси держатся на расстоянии двух-трех ружейных выстрелов; сурки поочередно дежурят на обочинах летников, тревожным свистом предупреждая смешных сурчат о приближении человека; а кабаны, конечно, и не показываются на глаза. Только беркуты, как и раньше, с утра до вечера парят в небе, над буровыми вышками, гордо выказывая свое презрение к опасности.
Ударная стройка начинается обычно так. В каком-нибудь столичном институте только приступают к составлению проектного задания, в Госплане еще продолжаются дискуссии о мощности нового завода или комбината, а люди уже потянулись в глухой уголок земли. Это всегда удивляет. Удивляет даже тех, у кого вся жизнь прошла на стройках.
Алексей Викторович Братчиков пережил не одну горячку, — золотую, никелевую, медную, — однако и он, узнав о редкостной находке в Зауралье, тоже заволновался не на шутку. Хотел было написать в обком, чтобы его направили — пусть, в крайнем случае, прорабом. На большее он не рассчитывал: ему поручали самые что ни на есть средненькие площадки, где все как на ладони (и стройки бывают по-домашнему уютными). Братчиков не жаловался, что его держат в черном теле. В конце концов у него и образование-то среднее: окончив в тридцатые годы техникум, он так и не смог поступить в институт, хотя бы заочником, — времени оставалось в обрез перед войной, а после войны, на пятом десятке, учиться было уже поздно.
И вдруг его вызвал сам председатель совнархоза и предложил «Никельстрой».
Он начал разговор издалека. Взял с тумбочки два кусочка руды и протянул их на ладони ничего не понимающему Братчикову.
— Смотрите, Алексей Викторович, какое совпадение. Вот это образец наших никелевых руд, открытых в Зауралье. А это — не догадываетесь откуда?
Братчиков пожал плечами.
— Не знаете? Я тоже не отгадал, когда меня спросили геологи, которые любят подшутить над нашим братом, хозяйственником. Это кубинская руда, Алексей Викторович.