Учитель не ждал. На стук Тёма в нужную дверь ему никто не открыл. Так как за дверью было тихо, то Тём с грустью констатировал очевидное. Опоздал. Как чувствовал, нафик было так долго этот форум просевать. Хотя есть же хозяин гостиницы, который почти всё время в зале находится, может инквизитор что‑то ему на словах для ученика передал?
Но на вопрос Тёма о Клаусе, тот сделал непонимающее лицо.
— Не знаю. Может, выходил. Может, заходил. Может, совсем не было. Я то на кухне, то на улице. А какой он, про которого ты спрашиваешь?
Тём разве что не плюнул в сердцах.
— Такой. У него ещё хвостик пупочкой.
И оставив моргать зависшего над его ответом трактирщика, отправился к себе в номер. Полчасика можно и подождать, есть чем заняться. Авось к этому времени и учитель вернется.
В дверь вежливо постучали и намного раньше, намеченных для себя Тёмом, получаса.
Понятно, что хозяин, конспиратор дрянский, извиняться пришел, может в клювике, что про Клауса принес. Тём неспешно пошел открывать дверь. Пусть помучается в раскаянии.
Открыл и немного э. удивившись, пропустил стоявшего перед дверью инквизитора в комнату.
Спрашивать, как инквизитор узнал, где его найти, было лишним. Тём уже понял, что у Клауса с владельцем гостиницы было очень доверительное отношение.
Наконец, Тём сумел рассмотреть своего учителя без спешки и в спокойной обстановке.
То, что он высок, худощав и лыс, Тём успел увидеть и при первой встрече. На лице обычный, длинный и прямой нос, впрочем, к старости обещающий стать выдающимся. Жесткая ниточка черных усов над щелочкой узких губ и свинцового цвета глаза. Но вот то, что прищур глаз, с разбегающимися из внешних уголков лучиками, менял выражение лица с холодного и жесткого на лукавое и даже добродушное, а тяжелый свинец глаз в следующее мгновение уже завораживал глубокой синевой, можно было увидеть только вблизи. А ещё первая их встреча совсем не оставила возможности увидеть Клауса в одежде. Поэтому по одежки встречать пришлось с попытки номер два.
Мягкие сапоги, охотничьего кроя брюки, шитые у дорогого мастера и щегольская рубаха совсем не сочеталась с образом инквизитора. Только перекинутые через руку плотный, темный, непромокаемый, инквизиторский плащ и фиолетовая сутана напоминали о принадлежности вошедшего к церковному сообществу.
— Доброго дня, ученик. Я проводил Стефанию до конца улицы, немного заскучал и решил узнать поближе, кого мне в ученики послало провидение.
— Стефания это та дама с которой….Которая была у вас в номере?
— Да. И она очень благочестивая женщина. Мы с ней чудесно провели время в беседе о необходимости и способах отделения козлищ от овец.
— Своевременная тема, — осторожно прокомментировал ученик. И припомнив повторяющуюся "забывчивость" хозяина "Поросенка", вслух предположил, — и наверное Стефания не единственная с кем вы её обсуждали.
— Ты прав, как никто другой, ученик. Это просто напасть какая‑то, полвина знатных дам города вдруг решили исповедаться у меня. Кто‑то видимо пустил ложный слух, что я лучший исповедник коллегии.
— А это не так, учитель?
— Признав это, я могу впасть в грех тщеславия. Примем как данность, что я просто рядовой работник инквизиции, к тому же временно находящийся вне коллегиальной иерархии.
— Учитель, скромность, конечно, делает вам честь, но у меня язык не повернется назвать вас рядовым работником. Конец исповеди прелестной Стефании я слышал, даже находясь этажом ниже. И тоже могу свидетельствовать что, на слух, вы исключительной силы исповедник.
— А вот этого не надо. Ибо тайна исповеди должна оставаться тайной исповеди при любых обстоятельствах. А если, в силу определенных естественных причин вызванных исключительным доверием к исповеднику что‑то из беседы и выходит за стены, ограждающие происходящее таинство, то свидетельствовать об этом не надо. Ибо именно такие свидетельства, сделанные подлыми завистниками, и послужили основанием для гнева главы коллегии инквизиторов Флоренса Мартина, и он, без решения конклава Пяти, принял самоличное решение о моем временном расставании с коллегией инквизиторов.
Многие дни, проведенные в Файролле, да ещё бок о бок с духом хранителем, уже приучили Тёма разговаривать, не делая поправок на то, кто его собеседник: игрок или не игрок.
— Учитель, вы попали в жернова нравственных разборок. А это, увы, не мой конек.
— Да что там разбираться! Флоренс, перепутал дух и букву заповеди о любви к ближнему своему. Может, букву я в чём‑нибудь и нарушил, но по духу я ни разу не отступил от заповеди "возлюби ближнего твоего больше себя".