— Кажется, он хороший человек, — сказала Кэрол, не понимая, почему так грустно. Сколько в его рассказе детской любви и романтики, а сколько реальности? Мог такой образец совершенства быть верным и преданным? Господи, каким циником она стала! — Вы счастливчики!
— А ты можешь рассказать о своем отце? — Левая рука Фрэнка обнимала ее, но взгляд был устремлен на отдаленные холмы.
— Временами я думала, что он сказочный принц. — Кэрол вглядывалась в прошлое, вновь видя отца. — Он был высок, светловолос, с копной кудрей. Карие глаза, какие бывают у щенков, заставляли грустить или радоваться вместе с ним. — Она остановилась, не уверенная, сможет ли закончить картину. — Его голос мог звучать музыкой веселья или быть гневным, иногда холодным и колючим, как лед Антарктики… — Она дрожала.
— Он приставал к тебе?
— Нет, — удивленная этим вопросом, она взглянула на Фрэнка. Он что-то почувствовал, и это помогло ей проанализировать свои чувства без привычной тошноты: — Нет, нет, не физически. Может быть, эмоционально, но непреднамеренно. Он никогда не беспокоился о правде, если одолевали фантазии. Трубадур! Ему следовало бы родиться во времена странствования менестрелей. Красивый, обаятельный, он жил только своими историями.
Сейчас я думаю, что он был немыслимо эгоистичен и жесток. Верность не значила для него ничего! Время от времени он исчезал на несколько дней, потом появлялся вновь, если ничего не случалось. Несколько раз мы с мамой видели его в обществе других женщин, он всем говорил, что разведен. Иногда он даже притворялся, что не знает мою мать… — Кэрол снова была ребенком, потерявшимся в переживаниях прошлого. — Они ссорились… кричали друг на друга. Он клялся, что любит нас. Когда мама сказала, что беременна третьим, он тотчас ушел. — Кэрол пыталась сдерживать охватившие ее чувства. — Требования жизни, ее проза — женитьба, трое детей — этого он перенести не мог. — Голос сорвался, она сглотнула, по щекам потекли слезы. — Он больше не вернулся домой… хотя обещал, что всегда будет возвращаться. Но не вернулся… Я даже не знаю, жив ли он или мертв! — Теперь она плакала громко, навзрыд, многолетняя мука выливалась, как гной из вскрытого нарыва.
Постепенно Кэрол затихла в объятиях Фрэнка, ощутив покой и защищенность. Фрэнк поглаживал ее спину, на лице читалось сострадание.
— О, Фрэнк, прости! Мне не следовало бы выплескивать все это на тебя, — застонала Кэрол, пытаясь вытереть глаза и по-детски шмыгая носом. — Я никогда раньше не плакала из-за него.
— Время пришло. Ты слишком долго носила это в себе.
— У тебя вся рубашка мокрая, и галстук отсырел, — она безрезультатно терла его грудь большим носовым платком, потом пыталась отжать его. Ничего не получилось, и Кэрол нашла в себе силы улыбнуться шутке Фрэнка:
— Это уже слишком! Я не мог и вообразить, что предстоит утонуть в луже твоих слез! Но лишь бы это помогло, моя дорогая!
Он повел ее к машине.
— А ты не думала, что у твоего отца были проблемы? Может, он боялся любить? Боялся ответственности? Или еще какие-нибудь причины? Поняв это, ты можешь исцелить свои раны. Будь великодушной, Кэрри. Представь, а вдруг он мучился каждый раз, глядя в зеркало и видя там призрачные тени — тебя, Джорджа, Мэри?
Кэрол была изумлена его словами. Девушка всегда мучилась тем, что вина в ней самой, в их семье. Но мама такая чудесная женщина! И разве можно было сопротивляться любви Джорджа, когда он был крошечный? А ее фотографии? Малышка с большими карими глазами и стянутыми в узел на затылке золотыми кудрями. А смешная, забавная, спокойная Мэри тогда еще не родилась…