- Вы спрашивали, кто я и моё происхождение, - старалась я говорить спокойно.
- Ты, сука, мне про фашиста рассказывай! – рявкнул он.
- А что рассказывать, товарищ капитан? – спрашивала я, усаживаясь на неудобном табурете. Ноги затекли так долго сидеть в одном положении и спина разболелась. – Рассказывать, как пришла война и всё изменилось? Как мы, советские люди, стали друг другу врагами, вспомнив давние обиды? Только мне вспоминать ничего не хотелось. Я всех простила. Да и некогда было думать о прошлом. Настоящим надо было жить. А в настоящем была война. Вы ушли, оставив нас им.
Он подскочил и ударил мне оплеуху. Жгучая боль звоном отдалась в голове. Я не слетела с табурета на пол, но почувствовала, как по подбородку течет теплая кровь. От его удара лопнула губа.
- Думай, что говоришь, дура! – ревел он, замахиваясь снова рукой.
Я зажмурила глаза, ожидая нового удара. В голове пронеслось: «лишь бы с малышом всё было хорошо». В эти мгновение я держала руки на своём животе. Мой ребёночек толкался не переставая. Он чувствовал страх матери.
Раньше я считала, что пока он во мне ему ничего не угрожает. Господи, как же я ошибалась. Я боялась не за себя. Пусть бьёт сколько ему угодно, но только не трогает жизнь под моим сердцем. Мой сын ни в чём не повинен. Он даже не знает, кто он сам. Кто его отец. Кто мать. Единственное, что он знает, это мои чувства к нему. Мою безграничную материнскую любовь.
Я не видела боёв. Я слышала только их эхо в красных сполохах за горизонтом. Я не видела, как взрываются бомбы. Но я видела самолёты, несущие их. Нашу деревню война обошла стороной. И только в середине июля по лесной дороге, въехали машины и мотоциклы немцев. Беларусь была полностью оккупирована. Не было больше советской власти. На смену ей пришла фашистская. Чужая и страшная.
Когда они въезжали в деревню, все разбежались по домам, закрыв ворота. Мы высовывали носы, чуть приоткрыв занавески на окнах. С опаской рассматривали врага.
Я прижимала к себе племянника Петрушу, молясь, чтобы эта колонна проехала не останавливаясь. Мои мольбы были напрасны. Колонна прошла, но рота осталась охранять маленький железнодорожный узел в пять километрах от Оболянки и наводить новые порядки.
К немцам на службу пошли в тот день не только недоброжелатели бывшей власти. И среди обласканных сторонников советов нашлись активисты.
Лучший тракторист передовик дядя Силантий в старосты подался, а за ним и его брат, бухгалтер совхоза Инокентий Григорьевич, с сыновьями. Этих в полицаи записали. Повязки со свастикой выдали. Папани их так очень подфартило. Форму немецкую полицейскую черного цвета выдали, как главному.
Вот с них и началась наша «счастливая» жизнь под руководством фашистской власти. Не больно-то их служба от предыдущей отличалась. Сдавали своих, убирая с дороги всех, кто им когда-либо слово поперёк говорил.
Подхалимничали и простые люди. Марфа Матвеевна на воротах семьи Зеленских звезду Давида нарисовала мелом. Припомнила старая карга обиду бабе Софе за межу. Они ещё до революции, народ говорил, кусок земли поделить не могли. Пришла коллективизация и всё забрала в совхоз. Нет земли – нет спора. Но нет же, вспомнила, что соседка еврейка.
Господи, что там было. Детей малых жалко. Внучка бабы Софы на днях родила. Всю семью вытаскивали с дома не только немцы и наши полицаи помогали.
Я не вышла на улицу в тот день. Племянник прибежал, как только раздались крики и детский плач. Прижав к себе Петрушу, я рыдала. Это всё, что могла я сделать для Зеленских. Оплакивать их и молчать.
Первые месяцы было очень страшно. Мы с Петрушей вскакивали с постели каждую ночь, стоило нашему или соседскому псу залаять. И мне было чего бояться. Помимо малолетнего племянника, на моём попечении был раненый солдат. Я нашла его у самых дверей моего дома, выйдя на скулёж Дымка. До сих пор не могу понять, почему пёс не залаял на чужого. Дымка жалобно скулил, виляя хвостом, словно разбирался теперь кто свой, а кто нет.
Три месяца я прятала лейтенанта Гадаева на сеновале. Выходив, провела тёмной ночью к опушке леса. Мой старший брат Илья уже знал о моём подопечном и ждал нас. Больше я Гадаева не видела. Лишь слышала от редко наведывающегося брата, что ушёл за линию фронта.