— Я огорчен, — глядя на лицо ланисты было не так то просто поверить в искренность его слов. — Но пойми и меня, отец. По мне лучше лишний раз предупредить Инквизицию о возможном заговоре, чем потом отвечать за то, что покрывал преступников.
Для не предназначенного для посторонних ушей разговора собеседники обосновались в кабинете Луция у небольшого столика, заблаговременно накрытого Атрэ к приходу господ со Двора Боли.
— Заговоре… — фыркнул Сучапарек. — Преступников… Этот малыш, у которого все рёбра наружу — заговорщик и преступник? Право, скажи это кто другой, я бы заподозрил его в желании поглумиться над Инквизицией. Делать нам нечего, как разбираться с сопливой малышнёй.
— Однако этот малыш осмелился напоить дракона вопреки моему приказу, — упрямо гнул своё Луций. — И какой-то непонятный человек приходил ко мне, дабы его выкупить. Я готов поклясться любой клятвой, что это было.
Верховный Инквизитор Толы смерил ланисту недобрым взглядом.
— Чего ты хочешь? Если ты полагаешь, что мальчишка что-то утаил от меня, то почему позволил отпустить его со Двора Боли? Давай подвергнем его пыткам и узнаем, что он скрывает.
— Нет-нет, отец мой, я ни в коем случае не предлагаю пытку. Не думаю, что он знает что-то особенное. Ты видел сам: он упрям, но глуп. Воистину, надо самому быть изрядным глупцом, чтобы доверить тайну такому дурачку. Скажи честно, отец мой: разве те, кого ты ожидаешь увидеть здесь, похожи на простодушных глупцов?
— Не похожи, — буркнул инквизитор.
— Вот, — деланно-радостно заключил Луций. — Я тоже слышал, что изонисты хитры и коварны. Будь парень из их шайки — разве бы он привлёк к себе моё внимание таким глупейшим образом? Наоборот, он бы всеми силами скрывал свой интерес к дракону.
— Мудро, — Сучапарек, наконец, перестал демонстрировать своё раздражение. Он налил себе полчаши вина и повторил: — мудро.
— Ну, что ты, — притворно взмахнул руками ланиста. — Я простой воин, премудрости не постиг, сужу лишь по житейскому опыту.
— И что же говорит твой житейский опыт? — полюбопытствовал инквизитор.
— Он говорит, что мальчишка ничего не знает и потому пытать его нет никакого смысла. Но заговорщики, если таковые и вправду желают освободить дракона, о мальчишке наверняка знают и хотят его использовать. Он слишком глуп, чтобы судить самостоятельно, но достаточно сообразителен, чтобы запомнить, как охраняется школа и как охраняется сам Скай. Сейчас здесь он словно невольный лазутчик в осаждённой крепости — вот как я это понимаю. Во время моей службы божественному Императору мы не раз применяли подобную военную хитрость. Мы не чинили препятствий тем, кто желал попасть в осаждённое легионами укрепление, но выходящих оттуда… О, мы расспрашивали их с большим пристрастием… Кхм…
Луций Констанций поперхнулся последи рассказа: внимательно слушавший его речь инквизитор отхлебнул из патеры, неразбавленное вино. Дикарь! Гнусный тупой дикарь. И он ещё смеет называть себя опорой божественного Императора. О боги, что за жалкий жребий жить среди поганых туземцев. Будь Луций хоть немного побогаче — ни дня бы лишнего не провёл в этой провонявшей мочой Толе. Но иного дохода, кроме жалования ланисты у отставного додекана не имелось, а потому приходилось терпеть каждодневное общение с дикарями…
— Я слушаю, — как ни в чём не бывало заметил инквизитор. — Продолжай, благородный Луций.
— Кхм… — прочистил горло ланиста. — Я полагаю, что интерес для тебя представляет не мальчишка, а тот рыжий пройдоха, что желает его выкупить.
— Пожалуй, — задумчиво произнёс отец Сучапарек. Инквизитора разбирала досада: он сам обязан был понять, что взрослый важнее мальчишки. Позорная оплошность, непростительная для Верховного Инквизитора. И вдвойне позорно, что его в эту оплошность ткнул именно Констанций, которому Сучапарек уже давно собирался преподать урок за непочтительное отношение к Инквизиции. И не только собирался, но и предпринимал для этого необходимые действия: у Сучапарека никогда слова и намерения с делом не расходились. А теперь о вразумлении придётся забыть: нельзя допустить, чтобы Луций увидел в инквизиторе врага и начал встречную интригу. Да, придётся о вразумлении забыть… На время.
Как говорил совсем недавно отец Гален? Лучше всего, когда тебя любят и боятся одновременно. Да, давненько уже Сучапареку приходилось нуждаться если не в любви, то, по крайней мере, в симпатии постороннего человека, не имеющего отношения к Ордену. Может, те слова первосвященника Аэлиса были гласом богов, напомнившим инквизитору, что к заветной цели можно идти разными путями. И делятся пути не на достойные и недостойные, как то полагают прекраснодушные глупцы, а на те, что приносят успех и те, что успеха не приносят. Если путь принадлежит к числу первых, то в его выборе успешливого могут упрекнуть лишь неудачники.
— Определённо, это разумно. Ты сказал он придет завтра?
— Он обещал. Не думаю, что он заподозрил что-то неладное. В конце концов, настоящий посланец не увидел бы в этом ничего странного. Раб куплен, приставлен к делу. Хороший хозяин не продаёт нужного ему раба по первому предложению. Так что, я совершенно уверен, завтра этот человек придёт снова. Твои воины могут схватить его, препроводить в Вальдский замок и хорошенько допросить. Молва говорит, что палачи Инквизиции знают своё дело намного лучше городских палачей.
Отец Сучапарек кровожадно улыбнулся.
— Городские палачи… Брат Бодак не доверит им даже презерватив на меч накрутить.
— Вот видишь… Да, если тебе необходима помощь моих стражников, то школа почтёт за честь…
— Охотно верю, — прервал ланисту инквизитор. — Я никогда не сомневался, что ты и твои люди готовы всегда и во всём служить Императору.
— Слава Императору! — привычно воскликнул бывший додекан, потрясая чашей.
— Слава! — откликнулся отец Сучапарек. — Как добропорядочный старший гражданин ты понимаешь, что Инквизиция служит Императору и утверждает словом, мечом и огнём волю его.
— Конечно, отец мой!
— К сожалению, мы иногда забываем, что людям, непосвященным в ту борьбу, которую денно и нощно мы ведём с врагами Императора и всего рода человеческого, наша суровость и непримиримость кажется чрезмерной. Вот ты, Луций, был легионером, тебе известно, как относятся к солдатам многие изнеженные аристократы.
Ланиста нахмурился. Он был сторонником старых добрых обычаев, когда каждый моррит обязан был в течение полудюжины вёсен нести тяготы воинской службы. Но ещё при прадеде нынешнего Императора аристократия добилась для себя привилегии выбирать служить или не служить по своему усмотрению. Большая часть столичной молодёжи, ни дня не проведя в военных лагерях, тем не менее позволяла себе судить об имперском воинстве, разумеется, полагая себя на голову выше и достойнее. Не встречавшие ни разу лицом к лицу врага, поднимавшие клинок лишь против учителя фехтования, они рассуждали, как, если будет нужно, они пойдут воевать за Императора и продемонстрируют чудеса храбрости, способные затмить великих героев прошлого. Если будет нужно… А разве сейчас — не нужно? Разве не ежедневно и ежечасно Империя не ведёт на своих окраинах кровопролитную войну, разве не гибнут в бою воины, разве не на счету в отдалённых легионах каждый солдат? Где были эти герои семь вёсен назад, когда второй манипул Тридцать пятого Ледонского легиона, в котором служил додекан Луций Констанций, восставшие против власти Императора горцы заперли в ловушку в узкой долине? Уж точно, не в бою.
— Я знаю, — продолжал инквизитор, — это очень обидно, но лишь немногие понимают, что причина такого отношения — в незнании аристократами реальной жизни. Они судят о том, чего никогда в жизни не видели. Что же удивительного в том, что их суждения далеки от истины. Те же, кто сами попробовали военной жизни… Скажи откровенно, Луций, разве сам ты знал мало хороших воинов, вышедших из аристократических семей?