Разумеется, высшая ценность жизни не в качественном кофе. Но и не в том, чтобы посадить всю страну на макароны и мойву, которую в народе называли не иначе, чем «помойва», а потом требовать безоговорочной и безоглядной преданности даже не абстрактной коммунистической идее, а конкретным мордоворотам из обкомов, крайкомов и ЦК КПСС. Уж эти-то недостатка в хорошем кофе не испытывали. Да и не только в кофе: в обкомовских пайках было хоть и не всё, но почти всё. А простые люди штурмовали большие города "продуктовыми электричками". Не потому, что в провинции чего-то не было, а потому, что в городах хоть что-то было.
И вот о том, что это безобразие закончилось Мирон Павлинович Нижниченко не сожалел никогда. Страна, которая так не уважает своих граждан, существовать не может и не должна. При этом он понимал, что за эту самую страну погибли Балис с Серёжкой. Бросить даже тень сомнения на их выбор Мирон не мог. Такое вот противоречие. Может быть, оно образовалось потому, что в их мире на месте СССР расцвело уж какое-то совсем невообразимое безобразие. Всегда на место плохого может прийти ещё худшее. На Мироновой Грани всё прошло намного приличнее и цивилизованее.
Итог невесёлых размышлений в голове генерала подвёл ещё один анекдот эпохи ранней Перестройки:
"Пьют, значит, в одном маленьком австрийском кафе агенты КГБ и ЦРУ. Наш втихаря ихнего спаивает, супостат спивается.
— Скажи, Джон, — приступает к выполнению важного правительственного задания чекист, — Чернобыль — это ведь ваша работа?
— Нет, Иван, — отвечает рыцарь плаща и кинжала, — Чернобыль мы не взрывали.
Выпили ещё по одной.
— Скажи, Джон: Чернобыль — ваша работа?
— Нет, Иван, к этому взрыву мы не причастны.
Выпили ещё. Совсем худо американцу стало.
— И всё-таки признайся, Джон, это же вы Чернобыль взорвали.
— Нет, Чернобыль — это не мы. Но я тебе скажу, Иван: «Агропром» — это наша операция!"
Голос пухлого божка вернул Мирона к реальности.
— А теперь давайте перейдём от кофе к серьёзному делу. Всё очень просто. Чтобы не смущать остальных, каждый из вас по очереди задумывает желание, а мы либо исполняем его, либо говорим, что это невозможно. Тогда вы повторяете попытку.
— А как же вы узнаете желание, если мы его не скажем? — простодушно изумился Серёжка.
— Так и узнаем, — оскалился тип с волчьей головой. — Мы ещё и не то можем.
— Если ты веришь, что мы способны желание исполнить, то узнать его для нас не должно быть сложным, — ласково улыбнулся толстяк.
Мальчишка смущённо потупился, словно первоклашка, на открытом уроке забывший, какая буква идёт в алфавите после фэ.
— Начнём, — бодро продолжил обладатель шелкового халата и возбуждённо потер руки. — Женя первый взял кофе, ему первым и загадывать.
Подросток не колебался.
"Хочу стать человеком и вернуться домой".
Приключениями он уже был сыт по горло. Пусть Солнечный Козлёнок ищет себе для развлечения других дурачков и пудрит им головы историями про борьбу с Тёмными Властелинами. А Женька теперь точно знает, что интернат — не самое плохое место для мальчишки-сироты. Особенно, если это не простой интернат, а для одарённых детей и с углублённым изучением… Оказалось, вспомнить, что именно углублённо изучали в интернате, куда Женьку собирались сдать дядя и тётя, пареньку уже не под силу, но это его не сильно огорчило. Главное — он будет в своём мире, почти что дома.
— Два желания, а не одно, — оскалился волчара. С желтых клыков капала белая пена. Анна-Селена с огорчением подумала, что жизнь не сказка: там желания обычно исполняют бородатые добрые волшебники или благообразные феи. Бог стрельнул в её сторону круглыми желтыми глазами.
— Можно попробовать.
В следующее мгновение он исчез. Теперь в кресле сидела круглолицая большеглазая девушка в распахнутом кожаном пальто поверх чёрной же блузы. Костюм дополняла широкополая шляпа и кожаные перчатки. Разумеется, тоже чёрного цвета. Затянувшись папиросой, которую она держала почему-то в левой руке, девушка голосом человековолка поинтересовалась:
— Так больше нравится?
— Мне всё равно, — честно ответила маленькая вампирочка.
Бог в халате окинул бога (или богиню) в пальто кислым взглядом.
— И такой отдать душу? Вот уж никогда не пойму.
Богиня кивнула, тряхнув длинными каштановыми волосами, свободно ниспадавшими на плечи.
— Не поймёшь. Он любит её, а ты не любил никого и никогда. Кроме себя, конечно.
Толстяк нахмурился, но тут же взял себя в руки, повернувшись к Женьке. Тот взирал на происходящее с гордым видом Памятника Обиженному Детству. Дескать, опять эти взрослые оборвали разговор на полуслове, занявшись своими очень важными взрослыми делами. А ребёнок… что — ребёнок. Ребёнок и подождать может, никуда не денется.
Но уговаривать Женьку чудотворец не собирался. Вместо этого он будничным тоном произнёс:
— Два желания мы исполнять не будем. Но второе может сбыться и без нашей помощи, ты это знаешь.
Подросток мрачно кивнул.
— Значит, мы выполняем первое?
— Выполняйте.
Всё равно ничего другого в голову не приходило. Хорошо хоть, эта парочка не уподоблялась Якубовичу с его "Полем Чудес" и не переспрашивала по десять раз: "Вы уверены? Нет, Вы действительно уверенны?"
— Готово, — сообщила женщина.
— Уже? — удивился Женька.
Никаких изменений в себе он не чувствовал. Смеются над ним, что ли?
— Уже, — подтвердил мужчина.
Как положено в таких случаях, мальчишка слегка ущипнул себя за руку. Щипок оказался до безобразия болезненным.
— У-йя, — не сдержался Женька. Божки довольно усмехнулись.
— Теперь твоя очередь, Анна-Селена.
Девочка не задумывалась. Она уже давно поняла, что перед ней тот самый случай, про который во сне рассказывал Олаф. Заветное желание у неё было только одно: вернуться домой. Но для этого надо перестать быть вампиром.
— Уже перестала, — поощрительно кивнула женщина и затянулась сигаретой.
Правда? Анна-Селена с силой топнула ногой. Пятка отозвалась лёгкой ноющей болью, вызвавшей приступ безумной радости. Девочка запрыгала на месте и захлопала в ладоши.
— Анька, ты чего? — изумился Серёжка.
Лучше бы промолчал От избытка чувств она тут же чмокнула друга в щёку, чем повергла его в величайшее смущение. Мальчишка покраснел так сильно, что, казалось, от него запросто можно было прикуривать.
— Только знай, индекса у тебя не появилось, — заявил толстяк, но Анна-Селена только беспечно махнула рукой.
— Вот уж наплевать. Проживу как-нибудь и без него.
Даже в прежней жизни она бы не стала тратить желание на получение индекса, придумала бы что-нибудь более стоящее. Например… Мама…
Улыбку с лица Анны-Селены как ветром сдуло. На глаза навернули слёзы. Дура, восторженная дура. Она же могла пожелать, чтобы мама не погибла, и тогда…