Распахнув глаза, не поняла, где нахожусь, испытав при этом целую гамму эмоций. В мозгу красной мигающей кнопкой билась одна только мысль: «Где я?! Что произошло?». Окинув взглядом просторную, явно мужскую, комнату, принялась лихорадочно вспоминать, что же случилось со мной накануне.
Неужели я напилась впервые в жизни? — пришла абсурдная мысль, которую я тут же отбросила через пару секунд. Этого не может быть, ведь я была у мамы. Дома.
Мозг проснулся. Потянулся. И сонно начал выдавать мне информацию по крупицам. И вспомнила я обо всем только спустя пять долгих и невыносимо тягучих минут, попутно осматривая комнату: черно-белый стиль сочетался с серыми плавными переходами в некоторых местах; электрогитара, висящая на стене; широкая кровать без бортика у ног, заправленная черной атласной тканью, поверх которой лежала я.
Высокие окна зашторены белоснежными портьерами, сквозь которые не пробивался ни единый луч света, и невозможно было понять, какое сейчас время суток. У окон стояло два черных кресла и круглый стеклянный столик между ними. А на нем — белая ваза с черными прожилками, в которой стояла фиолетовая роза. Но самым гигантским в комнате был шкаф на всю стену с выдвижными дверями и зеркалом во весь рост.
Вот это я понимаю — Роскошь. С большой буквы. Я такие комнаты только в кино видела. И у Ларцевой дома.
Я поднялась с кровати, очень сильно надеясь, что это комната Габриэля, и медленно обвела комнату взглядом еще раз. Там, где висела гитара, был стол со звукозаписывающей аппаратурой, ноутбуком и компьютерным креслом, на изголовье которого умостились наушники последней модели.
Я подошла к столу и провела рукой по ободку наушников. Таких же черно-белых. Подумалось, какая ирония, ведь жизнь Габриэля точно такая же, как и выбранные им цвета. Да и он сам — черно-белый. То порочен, словно грех, то ведет себя, как святой. И не поймешь, какая из его граней преобладает. Светлая или темная. Или, быть может, свет и тьма в нем настолько смешались, что стали единым целым и их больше никогда не разделить.
Взгляд зацепился за листы бумаги, разбросанные в хаотическом беспорядке по столу. Я взяла один из них. Белый лист был полностью исписан: даже по бокам и между строк. Некоторое строчки были перечеркнуты, а над ними возвышались новые слова стиха.
Хотя нет, это не стих. Это песня. Я узнала ее. Та самая, которую Габриэль пел в том клубе, где они выступали, когда Ларцева вытащила меня развеяться.
Улыбка тронула губы. Такое ощущение, словно это было в прошлой жизни.
Я плохо разобрала слова песни, находясь в клубе, потому что вокалист пел предпоследний куплет в стиле «гроул», но теперь я знаю, о чем в нем пелось. Сердце сжалось, и будто бы я вновь оказалась в том клубе, стоя посреди танцпола. И вновь тонула в его темном омуте глаз, направленном на меня.
Воскресая вновь из пепла,
Я кричу: «Родная, где ты?»
Ты вернула меня к жизни.
Я люблю тебя, ты слышишь?
(с) все права на текст песни принадлежат группе Four Past Midnight
Дочитав последнюю строку, я задохнулась от тех эмоций, что обрушились на меня в тот же миг. Воздуха катастрофически стало не хватать, а глаза защипало. В носу засвербело. И соленая влага ручьем потекла по щекам.
Он все это время держался от меня подальше, чтобы я с ним никогда не встретилась в этом мире. И страдал. Оберегал меня, находился так близко, и одновременно так далеко. Я даже представить себе не могу, какие муки он испытывал, находясь рядом со мной, и испытывая при этом такие сильные чувства.
— Проснулась? — раздался рокочущий баритон.
От неожиданности я выронила лист, который провернулся в воздухе и упал другой стороной, которую я не успела посмотреть. Слезы высохли в ту же секунду, как только я увидела, что там было.
Там был мой портрет. Быстрый эскиз. Такой, когда человек торопится запечатлеть то, что увидел. Черно-белый набросок карандашом. Такой, что можно было поверить, что это не рисунок, а настоящая я. На нем я счастливо улыбалась, а мои глаза сверкали от радости.
Так вот какой он меня видит.
Я перевела взгляд с листа, лежащего на ворсистом ковре, и посмотрела на Габриэля. Взгляд, которым он на меня смотрел, был нечитаемым. Он тоже взглянул на портрет. Мимолетно. И его губы посетила грустная усмешка.
— Жаль, что ты больше так не улыбаешься. — тихо прошептал он, и прожег меня тоскливым взглядом темно-карих глаз.
Я помнила тот день. Это последний день рождения папы… Последний день, когда мы с мамой видели его. Когда обе были счастливы. Искренне, всепоглощающе. Я тогда не знала настоящего горя. И была по-детски наивна. Верила в чудо. В то, что папа с мамой всегда будут рядом.
А на следующий день папа улетел в командировку. Вечером в новостях мы узнали, что самолет не долетел до пункта назначения и разбился…
Я подавила в себе воспоминания, до боли закусив губу. Но разбереженные чувства уже были, словно оголенные провода. И я заплакала.
Последнее время я слишком часто плачу.
Мужчина мягкой, грациозно походкой хищника подошел ко мне. Раскрыл объятия. И я просто прижалась к нему, чувствуя, как боль от утраты становится слабее и слабее с каждой секундой. Она не исчезла, нет, но возвратилась в то состояние, в котором была, пока я не вскрыла «запертый ящик».
— Я рядом, моя девочка. Всегда буду. — от этих слов я наоборот еще больше разразилась слезами. Я плакала так, как не плакала на похоронах. Будто только сейчас позволила себе выплеснуть все, что копила долгое время.
И как это всегда бывает, на место слезам, приходит опустошение. Со мной случилось то же самое. Слишком много потрясений за короткий промежуток времени. Слишком много страха, боли, слез, тревоги, ужаса. Слишком много всего с тех пор, как я встретила Габриэля.
Я хотела отстраниться, но вокалист не позволил. Его рука крепко прижимала меня к себе за талию, а вторая скользнула к щеке, подарив невесомую ласку. Его темный взор, в котором можно утонуть, сверкал тысячами звезд.
Тихий завораживающий шепот мужчины разрезал тишину комнаты, предложив мне то, что я совсем не ожидала услышать.
— Давай сбежим?
Его горячие объятия согревали. Прогоняли внутренний холод и пустоту. Я не могла оторвать от него глаз. Не могла поверить, что этот красивый, умный, заботливый мужчина-Ангел настолько сильно любит меня, что каждый раз рискует собственной жизнью. Даже не задумываясь. И что он хочет быть именно со мной.
Вопрос заставил меня замереть. От предвкушения. Я так устала от постоянного напряжения, что предложения Габриэля стало для меня, как глоток свежего воздуха в душном пространстве.
Да, мне безумно хотелось сбежать куда-нибудь, далеко-далеко. Отключить телефон. Забыть обо всем на свете, хотя бы на время. И сейчас, стоя в его объятиях, я поняла, что хочу не просто сбежать, а сбежать с ним.
И я, не медля, ответила:
— Да. Хочу. — мой уверенный тон заставил вокалиста облегченно выдохнуть. Он улыбнулся. Так открыто и тепло, что у меня вновь защемило сердце от этой улыбки.
Эти чувства… Когда я смотрю на него, вижу, как Габриэль улыбается, хмурится, подмигивает, пожирает глазами — они непередаваемы. Внутри все трепещет от одного его взгляда, направленного на меня. А уж то, что происходит, когда Ангел касается меня, вообще не поддается описанию.
Вне сомнений, я влюблена в него. Причем безумно. И я даже не успела понять, когда это произошло. Но люблю ли я его? Готова ли я к тем последствиям, которые могут случиться, если мы с ним останемся одни? Как же мои принципы?..
Габриэль выпустил меня из объятий, чтобы наклониться и поднять рисунок. Он бережно положил его обратно на стол.
— Роетесь в чужих вещах, пока никто не видит, Александра Лисицына? — выражение лица мужчины стало слишком серьезным. Будто он на допросе в роли детектива.
— Они лежали на видном месте. — поджав губы, надулась я и скрестила руки на груди.