Ночью, томясь бессонницей, он слышал все тот же здравый голос, который напомнил ему о Галине: но ведь самое-то главное ты признал: чертеж Мельникова надо одобрить, и, право, чем скорее, тем лучше, тем справедливее.
«Пусть признал, пусть! — снова, как дымный огонь в осенний промозглый день, заметались неотвязные думы. — Но откуда следует, что я обязательно должен торопиться с этим одобрением? И разве справедливо показывать молодым людям — будь они трижды новаторы! — что все ими желаемое так легко осуществляется… и будто я, Сковородин, только и мечтаю о том, как бы скорее выбежать им навстречу!.. Нет, пусть они поймут, что и новаторские стремления (я готов и это признать!) продвигаются не по накатанной дорожке. Да, да, нечего портить их и развращать!»
«Но ведь ты-то сам почему-то не сделал того, что представил тебе Петя Мельников, — еще требовательнее и холоднее напомнил тот же строгий голос. — Почему же ты…»
Это напоминание так больно ударило в грудь, что Петр Семенович чуть было не вскрикнул.
«Да!.. Ужасно!.. Почему же в самом деле не я сделал чертеж, а Мельников?.. Почему не я?! Помешала уверенность, что твой узел до сих пор хорош и отвечает современным техническим требованиям?.. Или к тебе уже так близко старость подступила, что ты потерял последние остатки самокритики? Или ты, почив на лаврах прошлых лет, потерял чутье к действительности?.. Да что за чушь?.. Если бы хоть капля чего-то застывшего на месте была видна людям в моей работе, разве пригласили бы меня в такую ответственную поездку?.. Нет, я вполне в силе, я могу широко, современно мыслить и приносить пользу обществу!..»
«Так что это за ревность такая у тебя к молодому работнику? — снова и снова приступал к нему внутренний голос. — Он тоже стремится работать для общества. Неужели ты, многоопытный, всерьез хотел бы, красуясь своей силой и знаниями, возвышаться над всеми, как мудрец над посредственностями?..»
«Ничего подобного со мной не было и никогда не будет… Из моего цеха вышло немало способных конструкторов… я буду и дальше открывать им дорогу в жизнь!..»
«Так что же останавливает тебя написать простые слова: «Чертеж одобряю. Сковородин»?»
«Не терплю, когда меня торопят, — не терплю неожиданностей!.. Не терплю, когда меня ставят в сложное положение».
«Да чем же оно сложное-то? Ведь ты же поддержал решение заводского комсомола — создать бригаду в помощь будущей первой автоматической! Ты же сам в своей статье в многотиражке похвалил «инициативу заводской молодежи, которая жаждет расти в атмосфере больших идей…» Ты же похвалил в печати «благородную увлеченность большими идеями времени» самого секретаря комсомола Петю Мельникова… И ты же теперь готов перечеркнуть все!»
«Но я же не мальчишка, я видел много людей и привык разбираться в них… И к этой мысли, что мой узел будут «упрощать», что в этом новом виде, уже не мной данном, он пойдет на автоматическую… к этому ведь надо как-то привыкнуть, как-то примириться с этим… Для этого дайте же мне время, время… Да, кстати, время впереди еще есть, есть! Линия еще вся в будущем… Правда, не в отдаленном, но и не столь близком… время у меня еще есть… Дайте же мне привыкнуть, сжиться с этой мыслью… и пусть этот пресловутый чертеж не мельтешит у меня перед глазами!»
День за днем шел этот бурный и тягостный спор с самим собой. Будто порыв резкого ветра, он настигал Петра Семеновича всюду: на заседаниях, во время встреч с членами делегации, во время бесед с руководителями советского машиностроения, днем и ночью, в машине, на улице. На заводе он бывал теперь только по утрам, а домой возвращался поздно.
— Папа, у меня к тебе просьба… то есть я обещала Пете передать тебе его просьбу! — заявила однажды вечером Галина. — Знаешь, Петя да и вся их бригада ужасно беспокоятся, когда ты просмотришь его чертеж…
— Когда, когда! — раздраженно повторил Петр Семенович. — Ты же видишь, как я Сейчас занят… даже дома пообедать времени нет.
— Я понимаю, папа… но Петя так беспокоится, что и я начинаю нервничать. Что же мне ему передать от тебя?
— Что?.. Фу, мне сейчас даже и подумать некогда о чертеже… Н-ну… скажи, что Трубкин им передаст все…
— Но когда?
— Фу ты, батюшки… на днях, совсем на днях… горит у них, что ли? Передам через Трубкина… так и скажи.