— Так и пышет вся! — прошептала Натэлла Георгиевна, когда оба они вошли в светлую комнатку Галины.
Пылая багровым румянцем, дочь забылась в жарком и больном сне.
Вскоре приехал врач, старый друг Сковородипых, и определил «острую простуду вследствие глубокого охлаждения, что может повлечь за собой воспаление легких».
Потом, уже за большим письменным столом в своем конструкторском кабинете, Петру Семеновичу даже навязчиво вспомнились многие, так и не высказанные никому, злые, колючие мысли. Сейчас к ним прибавилось и отцовское беспокойство, которое еще сильнее обострило то усложненно-дурное настроение, которое Сковородин определил для себя как «нескончаемая напасть». Живым воплощением этой «напасти» виделся ему за длинным чертежным столом высокий, худощавый Мельников.
Следя за движениями молодого чертежника, Петр Семенович строптиво отмечал про себя любой жест или поворот молодой светловолосой головы как что-то нестерпимо лишнее и даже притворное. При этом ни один вопрос не возникал у придирчивого наблюдателя о том, как Петя Мельников должен чувствовать себя после вчерашней мгновенной встречи с Галиной в вестибюле кинотеатра.
А Петя словно вновь и вновь видел вчерашнюю встречу и все, что было после.
«Пошли, пошли!» — сурово пробормотал Гриша Линев, почти втолкнув его в заполняющийся зрителями зал. Фильма Петя как бы не видал и не слышал ни одного слова с экрана. Гриша, следя за другом, возмущался:
— Вот как «она» тебя измучила! — И Гриша старался убедить Петю, что Галина все «начисто забыла», «обзавелась новым женихом» и вот уже торжествует.
Но сам Петя не увидел никакого «торжества» в выражении девичьего лица, напротив, оно показалось ему очень несчастным, а в ее жадно и пугливо обращенном к нему взгляде Петя успел увидеть что-то жалкое и детски-беспомощное.
— Я видел ее лицо, Гриша, и я знаю, знаю: она ужасно страдает… и помнит меня, помнит!
— Но ведь разрыв-то между вами произошел, она тебя оскорбила! Почему же ты не можешь ее выкинуть из головы?
— Да как можно забыть многие и многие радости и счастье, которое было связано с ней, только с ней?
— Но ведь твою работу, Петя, она ни во что не ставила?
— Да… В этом она ошибалась, — заговорил Петя вдруг задрожавшим голосом. — Она видела все как-то в отдельности… Вот здесь я, Мельников, и она… А вот там, где-то далеко, моя работа. А я, напротив, все видел и вижу вместе: и работа моя и она, Галина, — все это одно, все вместе…
«И на черта мне надо было допытываться, — досадовал на себя Гриша, — что, как и почему, когда человеку и без того тяжко и тоскливо!.. Любит он ее, эту Галину… и ничего тут не поделаешь…»
— Я вот чувствую, — говорил, волнуясь, Петя, — ей обязательно нужно это понять, продумать… и выйти на прямую дорогу. Если она будет чаще вспоминать, о чем я с ней говорил, нужные мысли придут к ней… и она решит… да, конечно, решит в конце концов, как ей поступить…
— «В конце концов»! — возмущенно повторил тогда Гриша. — А ты пока что будешь мучиться?..
Но Петя промолчал, и Гриша, с детства привыкнув прислушиваться к настроениям друга, больше не говорил о Галине.
А Петя теперь словно видел ее перед собой, и чаще всего в новом ее душевном состоянии: темные глаза ее полны невыплаканных слез, беспомощно дрожащие губы словно таят в себе множество только к нему, Пете Мельникову, обращенных слов, но потрясение от встречи так сильно, что она, его Галина, не может их вымолвить.
«Нет, она не забыла меня, она любит… и раскаивается… Милая, шальная ты моя головушка… теперь ты терзаешь себя, зачем все это случилось!.. Если бы мы могли сейчас встретиться, тебе сразу стало бы легче… Моя обида на тебя сразу исчезла, как увидел тебя, несчастную, заплаканную… Но как утешить тебя, как встретиться с тобой, милая, бедняжка моя?»
Так, как теперь, с бесконечной жалостью и всепрощающим пониманием, он никогда не думал о Галине; прежде она всегда виделась ему картинно, как юная березка в Нескучном саду, на фоне голубого неба. Никогда он не знал боли и тревоги за нее, а теперь они постоянно были с ним.
И сейчас за своим чертежным столом Петя при всей своей привычной выдержке вдруг снова как бы видел перед собой заплаканную, несчастную и словно затерянную в суете людской Галину; и мысли о том, что он нужнее всего ей именно сейчас, с неодолимой силой приступали к нему везде.
Встретиться, излить друг другу всю горечь и боль этих тяжелых дней! Встретиться, но как, где, когда?.. Позвонить Галине, но днем она, понятно, в институте. К телефону может подойти бабушка — «фарфоровый лобик», которая в своем неприязненном отношении к Пете исходила из того, что он «просто мелкая сошка, чертежник». Нет, нет, подальше от бабушки. Натэлла Георгиевна? Обычно вполне благожелательная к Пете, сейчас, после партийного собрания, когда ее муж оказался единственным «воздержавшимся», она, возможно, тоже не захочет говорить с «бывшим» женихом дочери. Спросить у Сковородина — вот сию же минуту, немедленно? Краем глаза Петя сейчас хорошо видел Сковородина за стеклянными стенами, на его начальническом возвышении. Большой, грузный, с неподвижным, холодно оплывшим лицом, он сидит в кресле, мрачно углубившись в работу. Нет, невозможно подойти к нему — ноги пристынут к полу, словно подойдешь к ледяной горе. Нет, невозможно!