— Значит, глубоко все переживала. Уж вот чего я никак не мог ожидать!
— Я тоже изумилась: ведь Галина не терпела дома никаких разговоров о заводе и даже как-то ревновала Мельникова к его работе и разным «техническим мечтаниям».
— Ну, ясно, Галина поняла, что ни в какой командировке Мельников не был, — смутился Сковородин, — вот почему она меня больше ни о чем не спрашивала и ни словом не упрекнула. Я объясняю это особыми причинами еще и в ней самой…
— Разлука, милый мой!.. Пока Петя был всегда в ее распоряжении, она его мало ценила, зато теперь она поняла, как он ей дорог и нужен. Похоже, недостатки нашего родительского воспитания исправляет сама жизнь. С того разнесчастного вечера у меня ведь не было ни одного спокойного дня. А сейчас мне как-то легче стало дышать… Но все-таки это еще не все.
— Ну, что еще?
— В эти дни, Натка, я часто думал: творческие, созидательные связи между людьми у нас настолько разносторонни и многогранны, что мы порой даже не все охватываем сознанием. А это бывает, когда мы вдруг поддадимся мелкому, случайному взрыву чувств, уколов самолюбия, мнительной подозрительности. И вот разрываются живые связи… и оказывается, что без этих живых связей- от тебя как бы отошла часть твоей души…
— Так надо вернуться к этим живым связям, Петя!
— А! Это мне ясно и понятно! Но, вообрази, не так-то просто вдруг отворить, например, дверь дома, где ты давно не был и где едва ли обрадуются твоему появлению… У советского человека, как я считаю, есть не только его личный дом, где он живет со своей семьей, но и дом его труда, где он общается с людьми разных поколений, где он практически ощущает продвижение своей мечты в жизнь.
— Но неужели так трудно отворить дверь?
— Очень трудно! — И Петр Семенович шумно вздохнул. — Ну, посуди сама… как я отворю эту дверь, что я скажу и что будет выражать мое лицо? Здравствуйте, мол, ребятки… И так далее, будто никогда ничего не случилось, но ведь было, было же! Или мне к ним заявиться смиренно, с покаянной физиономией? Но ведь я прожил уже больше полувека, приносил пользу Родине и народу своим трудом, и знаний у меня, конечно, куда больше, чем у них… Я чего-то стою, у меня гордость есть!.. Как, с чего начать, как перекинуть первый мостик, чтобы все восстановить? Вот в чем вопрос! Без мостика на берег не перейдешь!'
Сквозь щель неплотно притворенной двери голоса родителей услышала Галина, выйдя в коридор к большой книжной полке. Выслушав весь разговор, она, бледная, дрожащая, вернулась в свою маленькую уютную комнатку.
Увидя в зеркале отражение своего побелевшего лица с потухшим взглядом, она перебирала в памяти разговор отца с матерью. «Папа все осознает, а мостика перед собой не видит… и, значит, Петя Мельников все еще на другом берегу, а я… на этом, на сковородинском… и что же это будет? И как мне жить без него… без Пети?»
— Так тебе и надо, дрянь… дрянь! — прошептала, она, с ненавистью глядя на свое отражение.
«Что же делать? До каких же пор мне жить, вот как сейчас, — с истерзанной душой? Ведь если думать и томиться все об одном, можно с ума сойти!.. Станешь страшной, желтой, злобной… ой-ой, какие ужасы лезут в голову!»
Ей снилось что-то смутное, похожее на отдаленный шум волн или на звуки далекой мелодии, полной нескончаемой ноющей печали. И, проснувшись, Галина будто все еще слышала ее, и оттого сердце больше щемило от тоски и дурных предчувствий.
— Мама, я пойду в институт: одной мне так скучно, так тяжко! — решительно сказала она, не раскрывая матери самого главного.
— Что? В институт? — возмутилась Натэлла Георгиевна. — Ты еще так слаба!.. Тебе еще надо как следует выздороветь!
«Ведь можно же написать ему!» — подумала Галина. Может быть, оттого, что Галина никогда не писала писем, ни одно послание, ею написанное, не нравилось ей, и об этом способе связи с Петей пришлось отказаться.
*
Целую неделю в преддверии XXI внеочередного съезда партии Сковородин участвовал в ряде важных совещаний в ЦК КПСС и в совнархозе. Однажды вечером Галина спросила:
— Папа, ты и завтра, послезавтра так же поздно придешь?
— Да, наверно, до самого конца съезда буду так занят… А что, доченька?
— Н-ничего особенного… я просто так…
Сковородин не знал, что с подобным же вопросом Галина уже обращалась и к матери: куда пойдет и когда вернется домой. Натэлла Георгиевна поняла вопрос также по-своему:
— Не беспокойся, Галиночка… Разве я могу надолго тебя оставлять?
— Ничего, мама… пожалуйста…
В тот же вечер мать увидела Галину в кабинете. Сжимая рукой трубку и словно окаменев, Галина сидела в кресле.