— Что с тобой? — встревожилась мать, — Кому ты звонила?… Пете звонила… да?
— Да… ему… — глухо ответила дочь.
— Но почему ты не подаешь голоса?
— К телефону подходит Марья Григорьевна… а я не хочу и боюсь с ней говорить, — упавшим голосом проронила Галина. — Она меня теперь ненавидит… Ах… прежде я все знала, когда он работает, когда придет домой. Сейчас я ничего не знаю. Я на сковородинском… а он на своем, на мельниковском, берегу… А лодки нет и нет… ни он ко мне, ни я к нему….
Галина закрыла лицо руками и заплакала.
— Ну… потерпи немножко… Все образуется… Папа ищет какого-то естественного случая, чтобы все это окончательно прояснить… Пойми же, ему трудно, у него такой сложный характер, как иногда и бывает у пожилых людей.
Уже не однажды за последние два дня Марья Григорьевна подходила к телефону, громко произносила «слушаю», но в трубке было тихо. «Уж не «она» ли это? — подумала Марья Григорьевна. — Со мной говорить не хочет, а о Пете спросить самолюбие не позволяет. Что ж, я бы ей ответила… А «она», видите ли, не желает слова сказать… Ну, у меня тоже самолюбие есть… да и зачем я, ничего не зная наверняка, буду зря Петю тревожить?»
Когда вечером у Мельниковых собралась вся Петина бригада, раздался телефонный звонок, и снова Марья Григорьевна сказала свое «слушаю», и ей почудилось, что в трубке кто-то заговорил, но шум голосов в комнате будто испугал кого-то на другом конце провода — голос сразу замолк. «Это опять она!» — с твердой уверенностью подумала Марья Григорьевна. — Услышала говор и смех и сразу — отбой… Вот что значит балованное дитятко… Уж она, конечно, и тоскует теперь о Пете, а вот смелости да прямоты у ней до взрослых лет так и не выработалось… оттого ей и тяжко сейчас. Наверно, ее уже и совесть замучила и повиниться ей хочется, а вот, как к этому приступить, не знает… Даже вроде и жалко ее, но и досадно за такую ее неумелость…»
Пришел Петя с прогулки, румяный, но невеселый: он опять напрасно прогулял по сковородинскому кварталу. Марья Григорьевна знала от Платонова, что Сковородин прочел дневник бригады, похвалил всех пятерых, и, хотя лично к Пете не обращался и не вызывал его, было ясно: ее сын по-прежнему остается работать в «сковородинском отделе». «Значит, тоска у него… все о ней», — подумала Марья Григорьевна, но о странных телефонных звонках рассказывать не стала: все-таки звонки «какие-то глухие, безымянные…» — и зачем же дразнить тоску сына, если даже не знаешь, кто именно звонил Мельниковым.
*
До начала работы Сковородин поехал получить свой делегатский мандат на двадцать первый съезд партии. Около стола, где получали мандаты на букву «С», Петр Семенович увидел старика Соснина. Держа в руках свой i мандат, Степан Ильич молча поздоровался. Только на несколько секунд Петр Семенович встретился глазами с его взглядом, который, казалось, выражал простую мысль; «Да, вот как сейчас вышло, что и сказать ничего не могу». Сковородину вспомнился канун двадцатого съезда, когда оба встретились здесь же. Соснин тогда широко улыбнулся и, радостно подмигнув ему, шутливо приосанился, а потом шепнул: «А ведь мы не хуже людей к съезду выходим!» Потом, вспоминая о тогдашних производственных достижениях, они вместе поехали на завод.
«А сейчас совсем иная картина!» — повторял про себя Сковородин, и саднящее чувство нравственной боли и недовольства собой снова и снова возвращалось к нему. А почему сейчас «совсем иная картина»? Да как же. он забыл, что сказал старик Соснин после того, как закончилось памятное собрание, когда принимали в партию Петю Мельникова! Вот они, эти слова: «Когда дело ясное и правильное, даже один «воздержавшийся» словно кость в горле!» Слова эти были произнесены как бы мимоходом, но, понятно, обращены к нему, Сковородину.
«И вот с этой «костью в горле» я, старый коммунист, пойду на внеочередной партийный съезд, где объявят «семилетку»!.. И я, выходит, смогу спокойно участвовать в работе съезда с этой, черт меня подери, пресловутой «костью»… Чушь какая, подлое слабоволие!»
Петр Семенович чуть не выкрикнул эти гневные и самообличительные слова и вдруг почувствовал неудержимое стремление: немедленно, сию же минуту выбросить эту «кость», чтобы никто больше не помнил о ней!
Он исчеркал несколько листков и наконец написал краткое заявление в партком завода о том, что просит присоединить к протоколу закрытого партсобрания его просьбу: снять его «воздержался» и заменить решительным «за» принятие в члены партии Петра Мельникова.
Кроме того, он, Сковородин, так же решительно осуждает себя за то, что, поддавшись влиянию некоторых отрицательных черт своего характера, он совершил несправедливость по отношению к молодому новатору и его товарищам.