— Тунгус, мечтательно бредящий теплой землей и теплым морем, — уже не тунгус.
— Мой отец говорил почти то же самое. Он говорил: «Тунгус должен жить не в тепле, а в снеге». Я никогда не был настоящий тунгус, потому что всегда мечтал стать моряком, плавать в теплых морях и жить на теплой земле, а тундра суеты не любит.
— Тунгус мечтает жить на юге и быть моряком, а моряк с юга, старшина Ордаш, спокойно приживается в тундре и мечтает переродиться в настоящего тунгуса, — иронично проворковал начальник заставы. — Мир перевернулся.
— …Не мечтает, а уже упорно перерождается в настоящего тунгусского шамана, — в том же тоне поддержал его старшина.
— Зачем о шамане говоришь, старшина?! — вдруг холодно как-то взорвался Оленев. — Ты не можешь стать шаманом. Ты не должен говорить о шаманах, когда мы идем к острову шаманов.
— К какому такому «острову шаманов»?! — поморщился За-гревский. — Эй, Тунгуса, при чем здесь шаманы? Ну, говори, говори, чего ты умолк? Хочешь сказать, что тунгусы и ненцы называют этот остров «островом шаманов»?
Однако все попытки заставить Оленева заговорить уже ни к чему не приводили. Назвав этот огрызок суши «островом шаманов», тунгус словно бы нарушил табу.
Половину расстояния до острова они уже прошли, и теперь с бота хорошо видна была мощная казарма с высокими, под крышу загнанными окнами-бойницами — настоящий форт; а рядом с ней еще две постройки — склад и дом для офицерских семей, очерчивающие территорию заставы с юга, со стороны тундры. И, конечно же, закрытая дозорная вышка на скалистом мысу.
Впрочем, сейчас Ордаш уже мог видеть не только заставную вышку, мкнаретно устремлявшуюся в небо с мыса над фьордом, но и две другие, удаленные на два километра к востоку и западу от заставы. А на расстоянии двух километров от них стояло еще по вышке, причем никаких других застав поблизости не было. Ежедневно гробить людей на этих вышках в тридцатиградусный мороз или пусть даже в летнее время года не имело смысла. Это, конечно же, понимали даже самые закостенелые из пограничных начальников. Да и вообще, охранять здесь, на этой дальней заполярной заставе, было нечего, а главное, не от кого. И все же за состоянием вышек следили очень пристально, поддерживая их в постоянной «боеготовности».
В былые времена на месте казармы стоял лабаз фактории, а окрестная тундра и лесотундра были заселены кочевыми родами оленеводов и охотников. Однако после революции местные идеолога решили, что «диких нацменов-сибиряков» следует приобщать к цивилизации, а значит, прежде всего, отучить их от кочевой жизни, то есть усиленно «раскочовывать» — как это у них именовалось. Однако селить оленеводов и охотников они принялись в поселках, которые возводились для них не на океанском побережье, а километрах в ста пятидесяти — двухстах от него, по берегам рек, там, где начиналась лесотундра, переходившая в тайгу, где было много зверья и достаточно леса для строительства домов и их отопления.
Именно эта массовая «раскочовка» как раз и привела к тому, что вся местность в окрестностях заброшенной фактории обезлюдела и окончательно одичала.
За все годы существования этой заставы ни один нарушитель пограничниками её задержан не был, как и не было зафиксировано ни одного нарушения. Тем не менее застава эта была нужна. Она создавалась еще в те годы, когда в местных краях действовали отряды белогвардейцев из армии Колчака, а вожди местных племен поддерживали их под обещание возродить Сибирское царство или сотворить независимый Великий Тунгусстан в союзе с армией атамана Семенова и под протекторатом Японии.
Молва утверждала, что в Гражданскую фактория эта трижды переходила из рук в руки и что над ней не раз нависала угроза высадки войск Антанты. Через остров Факторию, с белогвардейцами на борту, уходили то ли к скандинавским, то ли к американским берегам и последние суда речной сибирской флотилии колчаковцев.
Так что существование этой одинокой заставы, как написано было в одной из «воспитательных» брошюр для пограничников, «уже самим фактом своим утверждало государственное присутствие Советской России на Крайнем Севере и на международном Северном морском пути». Стоит ли удивляться, что и теперь, в 1941 году, эта застава позволяла пограничному командованию утверждать, что советская граница таки на замке. К тому же самим присутствием своим эти семьдесят шесть пограничников утверждали принадлежность данной территории к Советскому Союзу, олицетворяя его государственность, закон и воинскую силу.
Почти каждый день, если только позволяла погода, наряды пограничников уходили на расстояния десяти километров на восток и запад от заставы, чтобы оттуда, с крайних вышек, под каждой из которых были сооружены доты-землянки для обороны и обогрева личного состава, осмотреть еще около двух километров ледяного безмолвия.