Ордашу очень хотелось оказаться в числе избранных и отобранных. И он действительно оказался среди тех, кого после присвоения звания младшего сержанта не отправили в разведподразделения, а задержали для дальнейших собеседований, прохождения медкомиссии и проверок.
Казалось бы, все шло хорошо, но как раз в те дни поступило сообщение, что отец его, бывший офицер погранвойск, застрелился. В посмертной записке он объяснял свой поступок семейными неурядицами. И они действительно были: жена оставила его, вышла замуж за своего давнего знакомого, подполковника, и уехала с ним в Ленинград. Однако Вадим знал, что с матерью отец уже давно не жил, что инициатором развода стал он сам, и расстались они с матерью мирно, вполне по-человечески. Так что из-за этих «неурядиц» стреляться отец не стал бы.
Очевидно, в НКВД на отца имелся какой-то компромат, потому что началось расследование, и с направлением Вадима Ордаша в разведшколу решили повременить. Хотя и не скрывали, что он – рослый, сильный, решительный, неплохо владевший немецким и молдавским, а значит, и румынским, и даже немного увлекшийся английским, – полностью устраивал вербовщиков. Их начальник, майор Доротов, так и сказал ему во время заключительной беседы: «Ты, парень, конечно, извини, обстоятельства пока что выше нас. Но запомни, что мы держим тебя в резерве. У нас только так: в надежном резерве! Рано или поздно мы тебя разыщем, и тогда разговор у нас пойдет иной. Запомни: у нас только так!»
Как потом выяснилось, именно этот майор похлопотал, чтобы младшего сержанта Ордаша направили на службу в погранотряд, расположенный неподалеку от Очакова. И тут его судьбой неожиданно – не исключено, что под натиском все того же майора Доротова, – начал вплотную заниматься отчим, Дмитрий Радулин, только что дослужившийся до полковника и занимавший какую-то должность в штабе Ленинградского военного округа. Благодаря его вмешательству Вадим все же сдал экстерном выпускные экзамены в мореходном училище, получив после этого не только удостоверение моториста, но и право на звание младшего лейтенанта. И наверное, стал бы его обладателем, если бы не затянувшееся расследование гибели отца.
Приехав в Одессу, мать передала Вадиму совет отчима: немедленно подать заявление на переход из срочной службы в кадровую, то есть стать сверхсрочником. После чего все остальное он брал на себя.
Вадиму не очень-то хотелось оседать в какой-то из сухопутных частей, он уже успел заразиться морем. Но в том-то и дело, что оставаться в Одессе полковник Радулин ему не советовал. Очевидно, на отца действительно имелись какие-то компрометирующие материалы. Тем более что энкаведистов нервировали многочисленные связи майора Ордаша с осужденными, иногда уже и расстрелянными «врагами народа». Радулин так прямо и сказал ему: «Слишком много порочащих связей. Твой отец всегда пытался быть человеком с душой нараспашку, а в наши времена сие не приветствуется. Поэтому беги, служивый, из этих краев и не повторяй ошибок отца».
Сразу же после перехода на кадровую службу Вадим получил назначение в Ленинградский округ, однако держать его у себя под боком отчим не рисковал. Единственное, что он мог сделать для него, – это повысить в звании до старшины, чтобы сразу же направить на далекую заполярную 202-ю заставу, где его вряд ли кто-либо станет подозревать в «пособничестве мировому империализму».
Сам полковник в это время всячески стремился замять дело о самоубийстве бывшего майора Ордаша, поскольку «жить с бывшей женой «врага народа», преступно, путем самоубийства избежавшего справедливого народного суда», как доверительно сформулировал ему эту перспективу один из штабных «особистов», – для Радулина тоже было бы самоубийственно. Вот только удалось ли замять – этого старшина пока что не знал.
12
Пока под присмотром штабс-фельдфебеля[23] горные егеря и сибирские стрелки устанавливали палатки, обустраивая свой военно-полевой быт, фон Готтенберг решил провести совещание офицеров, на которое были приглашены и все три лейтенанта, командиры авиазвеньев.
Оборудованный на возвышенности, в скальной выработке, командный пункт аэродрома был похож на огромный дот, окна-амбразуры которого едва выступали над поверхностью, и расположены были так, чтобы ни в одном направлении не оставалось непростреливаемой, «мертвой» зоны. В этой долговременной оборонительной точке неплохо меблированный кабинет Хоффнера представал всего лишь в качестве одного из отсеков – непозволительно большого по размеру и слишком вызывающе обставленного.