Ичан подбросил в костёр несколько обломков арчи, окинул взглядом своё хозяйство: в тунче[34], похожей на кувшин, уже закипал чай, под скалой пасся развьюченный ишак, тут же лежали переметные сумы — хурджуны, в которых чабаны, завьючив ишака, перетаскивали с места на место свой скарб.
Хейдар, наверное, следил за ним целый день. Стоило Ичану отослать своего подпаска чголока Рамазана верхом на втором ишаке проверить, есть ли родники на новом месте, куда они собирались перегнать отару, Хейдар сразу же взял и вышел к огню. «Зачем пришёл? Что хочет сказать? Хорошие или плохие вести принёс?»
Он не мешал старику курить, зная, что терьякеши сердятся, когда кто-нибудь прервет это их занятие. Но Хейдар, вскинув на него блестящие глаза, заговорил сам:
— Ты, Ичан, такой, как раньше был, — огонь-джигит! Как живая ртуть!
Терьяк уже брал своё, но старик внимательно следил за каждым движением Ичана, до сердца которого, как видно, дошла похвала.
— Чопан худой — барашка жирный. Молодец чопан, — рассудительно сказал Хейдар. — Вижу, отару ночью пасёшь, днём против солнца не гонишь. Овечка на ветер идёт, пусть себе идёт, только бы солнце голову не пекло… Место для стана выбрал хорошее, — Он оглянулся вокруг, будто бы для того, чтобы удостовериться в справедливости своих слов. — Ветра нет, скала отдаёт тепло от костра, родник рядом, а ты его в стороне оставил. Другой какой молодой или глупый чопан прямо у родника сядет, овечки всю воду загадят… — Хейдар помолчал. — Я за тобой вон с той скалки, когда солнце садилось, смотрел. Ай, думаю, кто это там всё так быстро сделал? Так может сделать только огонь-джигит Ичан. Ай, думаю, джанам Ичан! Надо его навестить! Якши чопан! Как из лагерей вернулся, ещё быстрее стал бегать, совсем худой стал…
Ичану стало невмоготу от безудержной лести Хейдара.
— Ай, Хейдар-ага, — воскликнул он. — Зачем так про меня говоришь? Я всю жизнь бегом бегаю. Никогда толстым не был.
— Правильно, Ичан, — в тон ему сказал Хейдар. — Старый Хейдар-ага знает, что говорит. Разве теперь есть такой чопан, как ты? Колхозный чопан пять дней отару пасет, на шестой домой идёт, кино смотрит. Посмотрит, спать ложится. Осень приходит — барашка худой, чопан жирный.
— Я ведь тоже колхозный чопан, Хейдар-ага, — заметил Ичан.
— Знаю, Ичан-джан, знаю. Но ты ведь так не делаешь? Добрый ты человек, Ичан. Они с тобой очень плохо поступили, а ты им овечек пасёшь…
— Не со мной одним, Хейдар-ага. Время было такое. Отпустили ведь потом. И тебя отпустили. Видишь, мы с тобой на свободе теперь…
— Ты прав, — сказал Хейдар. — Отпустили после того, как ты три года в Воркуте уголь копал, совсем пропадал. А я — восемь лет. Я-то из Ирана корову пригонял продавать, сказали — контрабанда. А тебя за что?
— Если бы ты сам-один погнал свою корову, тебя отпустили бы и отправили бы домой за кордон, — заметил Ичан. — А ты с Аббасом-Кули пошёл. Его советские геок-папак два года по всем горам ловили. Они тоже не дураки: смотрят, какой у тебя друг, значит, такой и ты.
— Это верно… — Хейдар вздохнул, на минуту задумался. — Не надо было с ним ходить. Ай, ведь думал, старый дурак, с опытным человеком лучше пройду… Меня за корову взяли, а ты, говорят, оружие из-за кордона переправлял.
— Какое оружие? Что ты говоришь, Хейдар-ага?
— Не я говорю, следователь Шапошников говорил. — Хейдар усмехнулся: — Пять ящиков патронов, два пулемета, одну пушку ты получил для Аббаса-Кули и всё в Каракумы сплавил.
Ичан вскочил, забегал вокруг костра, старая обида комом подступила к горлу. Остановившись перед Хейдаром, энергично жестикулируя, быстро заговорил:
— Шапошников девять суток спать не давал, приказывал: «Подпиши!» По ночам вызывал, спрашивал, кому я оружие получал. Какое оружие? Я видел его, оружие? Это сам мурча Аббас-Кули на меня написал, потому что с ним не пошел. А Шапошников говорит: «Мы точно знаем, что ты оружие получил и бандитам отправил».
Собаки, увидев возбуждение хозяина, бросились к нему. Ичан от них отмахнулся:
— Тан! Тан! Караш! — Это означало: «Иди! Ищи волка! Смотри!»
В красноватых отблесках огня тень Ичана металась вслед за ним по скале, у подножия которой горел костёр. Тень, как живая, то сокращалась, то вытягивалась, перебегая от уступа к уступу, словно хотела настигнуть Ичана и схватить его. Что ж, кто побывал в лагерях, иной раз и своей тени боится…
— Я ещё совсем молодым был, в тридцать втором году Джунаидхана в Каракумах ловил! Я кочахчи[35] Баба Карли Ноурзам-куль опознал. На заставу двенадцать километров босиком по снегу бежал! Мне тогда замкоменданта латыш Ретцер сказал: «Ты, Ичан, настоящий пограничник, давай иди к нам переводчиком служить». Звание дали. Техник-индендант второго ранга был! Новое обмундирование, наган дали. Бегал, как огонь, всё выполнял. А Шапошников хотел, чтобы я себя врагом народа признал.