Старик достал откуда-то из-за отворота халата газету на фарси, показал Ичану заголовок «Иране Бастан», чёрную свастику, скрючившую паучьи лапы рядом с заголовком.
— Видишь, германский чёрный крест с лапами нарисован? В этой газете написано, что скоро друзья Германии, люди Мелек Манура[40], будут здесь.
Ичан решительным жестом отстранил от себя газету.
— Ай, Хейдар-ага, зачем ты показываешь мне этого каракурта? — с неприязнью воскликнул он. — Сам знаешь, я — чопан, политикой не занимаюсь. Барашка глупый и тот понимает: сунься в политику — голова отлетит.
— Хочешь не хочешь, заниматься придётся, — вздохнув, сказал Хейдар. — Мелек Манур, самый большой главарь у них, заставит…
— Какой такой Мелек Манур? Не знаю никакого Мелек Манура!..
— Узнаешь… Мелек Манур — курбаши фашистов, первый друг Гитлера, родной брат ханов Кашкаи, главных ханов южных племён. Человек, о котором я тебе говорил, тот самый, что мне газету давал, всё объяснил: скоро Мелек Манур сюда пять тысяч воинов приведёт, ударит с юга по России… Увидит тебя и спросит: «А ну, скажи Ичан Гюньдогды, как ты помогал нам капыров[41] свалить? Никак не помогал? Советской власти для фронта овечек растил? Надо тебя за это немножко на арчу повесить. Не хочешь на арчу, тогда привяжем тебя за ноги к хвосту коня, верблюжью колючку под хвост — пускай бежит…»
Ошарашенный Ичан быстро соображал, что ему делать. Сначала он подумал, что Хейдар просто наглотался терьячного дыма и теперь мелет что попало. Но разговор Хейдара не был похож на бессвязный бред терьякеша. Старик так откровенно и так нагло уговаривал его действовать против Советской власти, что Ичан стал незаметно озираться вокруг: не может быть, чтобы Хейдар один пришёл к нему с фашистской газетой и говорил такие слова. Кто-то из его новых друзей, посланных через гулили[42] Мелек Мануром, таится в тени скалы и, может быть, ждёт, что будет говорить Ичан Гюньдогды? Сам старик никогда не додумался бы до такого.
Ичан вскочил на ноги, отбежал в сторону, якобы посмотреть, как ведёт себя отара. Сам некоторое время настороженно прислушивался — нет ли кого поблизости?
После яркого света костра особенно густой показалась темнота звёздной ночи. Но темнота эта доносила привычные запахи и звуки. Пахло нагретой полынью и землёй, овечьим пометом, слежавшейся шерстью, потягивало древесным дымком от костра. Из темноты доносился знакомый посвист охотившихся сычей, движение щебёнки на склонах — то ли под лапой барса, то ли под копытами архаров. Но собаки вели себя спокойно, поэтому Ичан точно знал: хищников поблизости нет, нет и людей. И все-таки смутное чувство беспокойства, ощущение, что кто-то смотрит в спину, не покидало его.
— Акбелек, Ёлбарс! Тан! Айлан! — чтобы подбодрить себя, приказал он собакам и только тогда, когда они, умчавшись в темноту, побежали друг другу навстречу вокруг отары и снова выскочили к свету, немного успокоился. Ичан вернулся к Хейдару, сел у костра.
— Ты столько рассказал, яш-улы[43], — сказал он, — что я теперь не знаю, что мне делать…
Он решил не показывать, что думает по поводу удивительных речей Хейдара, потому что действительно не знал, как ему поступить.
Хейдар заметно оживился. Ичан подметил выражение радости, мелькнувшее в его блестящих от опия, выпуклых глазах.
— Ай, Ичан! — с удовольствием воскликнул старик. — Я всегда говорил, что у тебя умная голова! Ничего нового делать не надо. Паси овечек, как и раньше, только ещё лучше паси. Теперь ты это будешь делать для своих, для мусульман. Приду я или кто другой, дашь столько, сколько надо будет…
При его словах Ичан от волнения вскочил на ноги и снова забегал взад и вперёд у костра.
— Ты так говоришь, Хейдар-ага, — воскликнул он, — как будто нет уже ни Советской власти, ни прокурора, ни милиции! Здесь, в погранзоне, геок-папак каждого нового, человека со своих вышек за десять километров видят. Погонит моих овечек какой-нибудь Мелек Манур, они его остановят: «Кто овечек дал?» — «Ай, один чабан, Ичан Гюньдогды». — «А ну-ка, — скажут, — давай его в трибунал, этого Ичана Гюньдогды. В военное время вздумал овечек раздавать! Каждая овечка — снаряд по врагу!»
Хейдар добродушно рассмеялся, сказал:
— Ай, Ичан, Ичан, зачем волноваться? Лиса выскакивает оттуда, откуда меньше всего её ждут… Те, кто будут к тебе приходить, тоже не дураки, зелёным фуражкам на глаза попадаться не будут. Овечки ещё не главное. — Хейдар вздохнул. — Главное для тебя — водить в горы наших людей через гулили: чопаны все тропы знают, а ты — якши чопан. Оружие принесут, покажешь гавах[44], чтоб спрятать. Люди придут, людей укроешь, поесть принесёшь. Чопан у себя в горах — хозяин, любой гость для него — святой человек…