— Товарищ майор, — воспротивился Самохин. — Мне надо ехать…
— Одну минуту, дорогой, — остановил его Судзашвили. — Всем надо ехать. И. расскажу, как ехать, и отправлю. Не каждый день приходится с фронтовиком за одним столом посидеть.
— Товарищ майор!..
Судзашвили жестом остановил Андрея, открыл дверь в соседнюю комнату, пригласил подойти ближе. В глубине пристройки стоял простой деревянный стол, для военного времени роскошна сервированный консервными банками, тарелками с жареной рыбой, бутылками с вином.
Комендант постучал костяшками пальцев в открытую дверь.
— По эту сторону этих досок, — он обвёл взглядом выпуклых глаз дежурную комнату, — я — «товарищ майор» — комендант Красноводской погранкомендатуры. По ту сторону двери для своих друзей я — просто Шота, ибо в самую трудную минуту найдётся ещё одна минута, чтобы выпить за нашу победу над врагом! Если я ещё и там буду «товарищ майор», вы сами сделаете мне из этих досок гроб и скажете: «Был здесь такой товарищ майор Шота! Вечная ему память!»
Ничего не поделаешь, приходилось соглашаться. Но не успели они отдать должное угощению, как на пороге появился старшина и доложил:
— Товарищ майор, вас просит к аппарату Кизыл-Арват.
— Подожди, дай поговорить…
— Товарищ майор, срочно.
— Вай, что ты пристал? Ты, старшина, самый вредный человек на земле! Покою не даёшь!
Судзашвили долго препирался с кем-то по телефону, доказывая, что ему совершенно необходимы любые вагоны, что станция забита воинскими грузами, не говоря о станках и оборудовании эвакуирующихся заводов. Наконец он положил трубку.
Телефон тут же зазвонил снова.
— Старший политрук Самохин? — переспросил Судзашвили. — Да, у меня. Хорошо. Передаю трубку.
— Тебя, Андрей Петрович, — сказал Судзашвили. — Этот вредный полковник и здесь тебя нашёл.
Андрей с некоторой настороженностью взял трубку.
— Самохин? Андрей Петрович? — донёсся чей-то далёкий голос. — Полковник Артамонов, начальник отряда, говорит. Слушай, Андрей Петрович. Бери ты за горло коменданта, пусть даёт любой транспорт, срочно выезжай. Хоть на паровозной трубе, но только поскорей. Жду тебя на Дауганской комендатуре. Доехал-то хорошо? Ну ладно. Смотри, не задерживайся! Выезжай срочно, не медли ни минуты
Мембрана кричала на всю комнату. Судзашвили слышал весь разговор.
— Смотри, — произнёс он меланхолически, — совсем чужой полковник, сидит где-то в Ашхабаде и тот за горло берёт… Ладно… Будем выполнять приказ. Раз ехать — значит ехать. Всем надо ехать! Одному мне не надо… Ни на какой паровозной трубе ты не поедешь. Даже если на специальный тепловоз тебя посажу, скорей в Ашхабаде не будешь: колея одна, поезда идут от разъезда до разъезда друг за дружкой, встречные пропускают… Если хочешь, за пакгаузом машина-полуторка стоит из Кизыл-Арвата: вагоноремонтный завод присылал к морю бригаду на заготовку рыбы. Машиной скорей доедешь, а там уж, считай, полдороги, свой брат пограничники до Ашхабада быстро довезут…
Майор проводил Андрея до стоявшей у пакгауза грузовой машины. В кузове — сети, непромокаемая рыбацкая роба, бахилы, рогожные мешки с угловатыми очертаниями, по-видимому набитые вяленой рыбой. Возле машины только один человек в форме железнодорожника, с руками, темными от въевшегося в поры металла и мазута.
— Почёт и уважение рабочему классу! Доброго здоровья, Мурадберды! — приветствовал шофёра Судзашвили и, едва выслушав ответное приветствие, без долгих проволочек попросил: — Возьмите с собой старшего политрука до Кизыл-Арвата. Вещей никаких, места займет немного.
— Пожалуйста, садись, поедем! — сказал Мурадберды.
— Машина у вас надёжная?
— «Ласточка»-то? — Шофёр похлопал по запылённому кузову. — Вполне, товарищ начальник. Сами из железочек и палочек собирали. Какие только бывают у машин болезни, всеми переболела, теперь ничего не боится.
— Ладно. До моря твоя «Ласточка» доехала, домой сама побежит…
Судзашвили не договорил. Какое-то восклицание вырвалось у него непроизвольно на родном языке, сузившимися глазами всего секунду он что-то наблюдал, затем, сорвавшись с места, устремился к мазанке комендатуры.