Проинструктировал Яков и председателя поссовета Даугана. В это время Самохин по его совету вызвал старшину Галиева.
— Товарищ старший политрук, — доложил тот. — Отряд полностью сформирован. К выходу готовы. Оружие, снаряжение, боекомплект, НЗ проверены. Переводчиком с нами поедет Сулейманов…
— Ну что ж, поскольку всё готово, приступим, старшина, — сказал Самохин. — Сейчас, пока ещё светло и до вечера есть время, посадите всех, кто едет в поход, на две машины, выезжайте с пилами и топорами в горы к границе. Постарайтесь сделать так, чтобы видело вас побольше народу. Ночью переместитесь скрыто в условленный квадрат, подальше от населённых пунктов. Туда же двое коноводов приведут лошадей и верблюдов. Приедем и мы со старшим лейтенантом Каймановым. Ни одна душа не должна знать, что идём в пески.
Через несколько минут со двора комендатуры выехали два грузовика, в кузовах которых с пилами, топорами и веревками в руках тесными рядами сидели пограничники. Громкая песня разносилась на всю округу. Пели «Дальневосточную»:
Слова эти относились ещё к тому времени, когда главными событиями, за которыми следила вся страна, были события у озера Хасан и на Халхии-Голе. Сейчас же масштаб дальневосточных сражений не шел ни в какое сравнение с тем, что происходило на западе. Но от хасанских событий остался немалый опыт, осталась и песня…
Андрей подумал, что пограничники, которые пели её, наверняка догадывались, что пилы и топоры всего лишь маскировка: снарядился отряд и запасся боеприпасами не для заготовки дров. Многие впервые выезжали на боевую операцию, для таких это была фронтовая песня, наверное, потому и пели ее так громко и с таким чувством…
— Ну что ж, Андрей Петрович, — сказал Кайманов. — Пора нам с тобой к старухе Сюргуль, уговаривать Хейдара идти проводником…
Старая курдянка встретила обоих военных начальников у ограды своего приусадебного участка и так быстро заговорила, размахивая руками, что Кайманов едва выбрал минуту для приветствия:
— Салям, баджи! Скажи лучше, где Хейдар? Передала ты ему, что я тебе говорил?
— Ай, Ёшка, болды, правильно говоришь. А Хейдар здесь, пришёл. В моей хонье сидит, тебя ждёт. Куда денется…
Хейдар, услышав свое имя, вышел им навстречу. В выпуклых глазах угрюмая настороженность. Кайманов сказал приветливо:
— Салям алейкум, яш-улы, спасибо, что пришёл.
Хейдар в знак особого расположения подал сразу обе руки.
— Тебе, наверное, сообщила наша уважаемая Сюргуль, — сказал Яков, — зачем тебя пригласили?
Старик отозвался не сразу:
— Что может сказать старая женщина? Она всё перепутает. Хватит с нее и того, что меня нашла. Вы просили — я пришёл. Что хотят от меня начальники комендатуры?
— То, что ты делаешь всю жизнь, яш-улы, — отозвался Яков. — Сам видишь, на заставах совсем молодые люди, новобранцы. Есть пожилые, но из других мест. Мало кто умеет обращаться с верблюдами. А впереди зима, надо рубить арчу, заготавливать дрова, вязанками спускать с гор на верблюдах.
Хейдар выдал себя. Глаза его оживленно блеснули, выражение томительного ожидания в них исчезло, едва заметный вздох облегчения вырвался из груди. Только один аллах знает, какого допроса он ждал, а тут как все просто! Заготавливать дрова, вязанками спускать их в долину. И всё это — в погранзоне, под охраной солдат, не нюхавших пороха, совсем молодых. Может быть, удастся выбрать момент и через границу махнуть?
Самохин и Яков делали вид, что им невдомек, о чем может думать старый Хейдар. Тот, видимо, решил соглашаться не сразу, набить себе цену, ни в коем случае не показывать охватившую его радость.
— Нет, начальник. В горы я не пойду, старый стал. Если пойду, кто за меня продаст на базаре мой табак? Я человек бедный, у меня других доходов нету.
Андрей рассмеялся.
— Ну, если за этим дело стало, — сказал он, — у нас получишь больше, чем выручишь на базаре. Дадим командировочные, ещё и продукты на все дни работы. Хватит и тебе, и твоей дорогой Сюргуль. Пойдём к нам, там договорим…