Ичан ящерицей скользнул вперёд между камнями. У мазанки поднялся на ноги, заглянул в окно.
— Дурсун-ханум! Это я, Ичаи! У зелёных фуражек тревога. Бежим скорей к твоему отцу Хейдару, поторопись!
Тёмная фигура вышла из угла комнаты. Перед Ичаном возникло бледное в свете звёзд лицо Дурсун. Узнав его, она кивнула, закрыв рот платком, молитвенно сложила руки, вверяя свою жизнь аллаху. Ичан поднял припасенный лом, принялся с силой выдирать и скручивать железные прутья оконного переплета. Как ни уверял Белоусов, что решетка держится на честном слове, справиться с нею оказалось не так просто.
— Дурсун-ханум, отойди в угол хонье, — попросил Ичан и так рванул на себя лом, что с треском вырвал прутья из гнёзд, расщепив раму окна.
За мазанкой раздался топот, щелканье затвора.
— Стой, кто идёт?
Ичан узнал голос Белоусова.
— Дурсун-ханум, скорей!
Ичан протянул руки, помогая Дурсун выбраться из окна, почувствовав в своих объятиях сильное тело молодой женщины, бережно опустил ее на землю.
— Скорей!
Схватив в темноте Дурсун за руку, устремился вместе с нею вниз по откосу.
— Стой, стрелять буду!
Но Ичан только прибавил ходу. Грохнул выстрел. За ним сразу же второй, третий! И хотя Ичан отлично знал, что стреляют холостыми, невольно пригнул голову, стараясь бежать зигзагами, как бежит пехотинец на поле боя.
Дурсун, то ли от страха, то ли ещё отчего, споткнулась на ровном месте. Ичан едва успел её поддержать. Схватив Дурсун на руки, он вбежал со своей ношей в тень чинар, где ждал его с лошадьми Аймамед Новрузов.
Почувствовав под собой коня, Дурсун ловко разобрала поводья, переданные ей Аймамедом, и три всадника, низко пригнувшись к лошадям, помчались в сторону от дороги. Позади хлопали выстрелы, потом стал приближаться все нарастающий топот, лай и повизгивание псов.
— Скачите к головному арыку, там собаки не возьмут след! Я их задержу! — крикнул Аймамед, развернул коня и, соскочив на землю, открыл ответный огонь.
Не выпуская из рук недоуздок коня, на котором скакала перепуганная Дурсун, Ичан на мгновение обернулся.
Трескотня выстрелов Аймамеда прервалась, донёсся то ли стон, то ли крик:
— А-а-а-а!
Ичан зло выругался, пришпорил коня, увлекая за собой и без того отчаянно скакавшую лошадь Дурсун. Но вот и главный арык. Они долго ехали по воде, прислушиваясь к топоту лошадей и лаю собак, метавшихся там, где они достигли арыка.
Всё было разыграно как по нотам, но временами эта игра настолько увлекала Ичана, что он забывался и уже всерьёз начинал думать, как уйти от погони, обмануть преследователей. Приключение радовало его, веселило душу. Но вот арык привёл их к тому месту в горах, откуда вода каскадом падала по бетонированным желобам. Там уже могли быть колхозники, работавшие на поливе плантаций. Боясь нежелательного вмешательства, Ичан отпустил коней, резко свернул в сторону. Дурсун взмолилась:
— О, Ичан! Я больше не могу! Сил нет!
Она и в самом деле едва не падала с ног от усталости и нервной встряски.
Ичан подхватил её на руки и больше километра нёс, поднимаясь в горы, а когда она немного пришла в себя, еще полчаса тащил за руку по такой крутизне, что здесь уже можно было не опасаться погони: в этих скалах один хороший стрелок мог задержать целый отряд. Наконец в нагромождении камней открылся вход в гавах — пещеру. Ичан увлёк Дурсун к гаваху. Та неожиданно остановилась, не соглашаясь войти.
— Ай, Дурсун-ханум! — с досадой воскликнул Ичан. — Сейчас не время спорить. Отец приказал тебе слушаться меня. Плохо тебе не сделаю. На гулили идти нельзя: геок-папак там каждый камешек проверяют, нас с тобой ищут. Оставаться с тобой мне тоже нельзя, я должен быть с отарой: всех чопанов тоже проверят, кто дома, а кого нет. Здесь вот, — Ичан снял заплечную торбу, — для тебя одежда, еда и питье. Жди меня до ночи, никуда не ходи. Если будет все спокойно, завтра ночью перейдем гулили, к утру увидишь отца. Чтобы тебе не скучать, с этого места будешь видеть, как мы с чолоком Рамазаном отару пасём.