Полуторка, звеня и подпрыгивая на неровностях пограничной дороги, везла Кузнецова на шестнадцатую заставу, которой временно командовал политрук Пшеничный. За это подразделение майор испытывал чувство тревоги, во-первых, потому, что в такую горячую пору оно осталось без командира, во-вторых, из-за неготовности оборонительных сооружений вокруг заставы — подпочвенные воды не позволяли возвести прочные укрепления.
Но Кузнецов был уверен в Пшеничном, надеялся на его организаторские способности и умение увлечь личный состав и даже подумал, что посоветуется со своим комиссаром и утвердит политрука в занимаемой сейчас должности.
За все эти последние дни, с полной очевидностью обнажившие угрозу близкой войны, Кузнецову ни разу не пришло в голову подумать о том, что его собственная семья подвергается такой же опасности, как и семьи командиров границы, что тот же Западный Буг отделяет советский Брест от захваченной фашистами территории Польши и те же фашистские войска, угрожающе близко нависшие над заставами, стоят рядом с Брестом по ту сторону неширокой реки в ожидании приказа на наступление.
Но вот сейчас, по правомерной ассоциации, вспомнив о Пшеничном, с которым оставалась жена Маша, отправившая сына погостить к своей матери, он подумал и о своих, подумал и впервые испугался за них.
Как никогда раньше Кузнецов с ужасающей ясностью представил себе и до дрожи в теле почувствовал, насколько беззащитны перед лицом надвигающейся опасности его собственная семья и семьи командиров границы, все эти Маши, Кати, Светланы и Дуси вместе с их Игорьками, Петьками, Мишками, а некоторые с престарелыми родителями: ведь если промедлить, на них первых падут вражеские снаряды; он это очень отчетливо понимал и подумал, что, не глядя на субботний день, сегодня же, прямо с заставы позвонит начальнику пограничных войск округа генералу Богданову и попросит указаний, куда эвакуировать семьи.
Взволновавшись и уйдя в себя, не сразу увидел скачущего навстречу всадника. Конь шёл намётом, и всадник, пригнувшись к передней луке, будто бы слился с ним в одно целое, устремленное вперед чудище, окутанное облаком пыли.
— Остановись! — приказал шофёру.
Спрыгнув на полевую дорогу, Кузнецов всматривался в скачущего кавалериста. Уже можно было различить в нём военного. Было слышно, как ёкает у коня селезёнка, а ещё через недолгие минуты запылённый до самых бровей старшина шестнадцатой Трофимов осадил перед майором загнанного коня.
— Что случилось, Трофимов? Куда скачете?
— К вам, товарищ майор. — Старшина был взволнован и бледен. Он с трудом перевёл дыхание. — Приказано передать, чтобы вы немедленно возвращались в отряд.
— Кто приказал?
— Начальник штаба. Вас из округа вызывают к прямому проводу.
— Что на заставе? — спросил Кузнецов.
— Готовимся. — Старшина вытер мокрое от пота, запылённое лицо. — У сапёров ничего не получается, товарищ майор, — плывёт. Мешки с песком заготовили, где можно, траншеи в полный профиль… А так — порядок. Разрешите в подразделение?
— Из штабдива не приезжали? — Спросил, заранее зная, что ответит ему старшина. Но не спросить он не мог — душа изболелась: долго без поддержки не устоять.
— Никак нет, товарищ майор. Политрук Пшеничный звонил в штаб…
— Поезжай, старшина. Возвращайся, передай Пшеничному, что, как бы туго ни пришлось, надо стоять. Стоять, понимаешь?
— Так точно, товарищ майор. Мы понимаем.
— Ну, прощай, Трофимов. Скачи назад.
…Полуторка неслась к Бресту. Кузнецов старался не обращать внимания на вызывающую головную боль нестерпимую жару и толчки по ухабистой полевой дороге. Мысль сконцентрировалась на предстоящем разговоре с командованием округа. Да, да, он первым долгом непременно еще раз поднимет вопрос о немедленной эвакуации семей пограничников, лишь потом доложит о положении дел на границе. С этой мыслью, несколько успокоенный, въехал в город. Полуторка катила по нагретой за день брусчатке, слегка подрагивая и дребезжа незастёгивающимися створками капота, из горловины радиатора вырывался пар, в кабине было нечем дышать, но Кузнецов мыслями был у себя в штабе, у прямого провода. Ещё не всё потеряно, ещё есть время, успокаивал он себя, нетерпеливо поглядывая на стрелку спидометра — она чуть сдвинулась вправо, кверху. Скорость равнялась тридцати километрам.