Спрыгивая в траншею, растекаясь по обороне, вновь прибывшие что-то говорили друг другу и сержанту Давлетову — Трофименко не расслышал. А если б расслышал, то поблагодарил бы их хоть кивком. Ребята говорили:
— Ну, настал наш час… Не подкачаем…
— Прощай, сержант. Буду драться до последнего…
— Поможем хлопцам… Гляди, как им здесь туго пришлось…
— А гитлеров причешем! У меня ручпулемёт соскучился по работке! Чуешь, как лейтенант просветлел, увидавши нас? То-то ж! Бей паразитов!
— Не зря спешили на выручку… Придётся потрудиться, а?
— И здорово, что теперь мы с начальником заставы!
Наблюдая за боем и по возможности вмешиваясь в его течение, то есть командуя (хотя и понимая, что не все команды будут услышаны, да и те, что услышаны, тоже не все будут выполнены, бой есть бой, не всегда поддается управлению), Трофименко нет-нет да и посматривал в бинокль: что на северном проселке, не сворачивают ли немцы. Нет, не сворачивали, пылили прямо на высотку, с которой старшина Гречаоиков, по-видимому, увел группу Антонова. Пока она не прибыла.
Но уже минуты спустя Трофименко понял, что она и не прибудет. С высотки ударили пулемёты, автоматы и винтовки, подбивая, поджигая грузовики, выкашивая вываливающуюся из грузовиков, хаотично отстреливающуюся пехоту. И лейтенант опять и обрадовался и встревожился. Обрадовался оттого, что немцам не пройти беспрепятственно но северному просёлку, а встревожился потому, что мелькнуло: «Их там горстка, немцев же сколько… И против нас сколько, два батальона, не меньше… Лучше б нам собраться вместе и вместе принять последний бой…»
Он впервые подумал о последнем бое, который грянет рано или поздно. Если не поступит приказа об отходе. Без приказа он не имеет права оставить этот рубеж. Так воспитан, так приучен, на том стоит: приказ есть приказ. Но посыльный должен прибыть! Полковнику Ружневу почему-то не удалось дать ракеты красного дыма (в который раз засомневался: «А не проспали мы их?»), посыльный же наверняка в пути, на подходе. Может объявиться каждую минуту. Правда, малость припоздняется.
И опять впервые Трофименко подумал: а что, если стрелковый полк не пробился? Встретив сильное сопротивление мотоциклистов и подразделений, о которых разведка не знала, ушел куда-то в сторону, вообще повернул вспять? За грохотом своего боя мы могли не услышать шума боёв, которые вёл полк или даже сейчас ведёт. А коли полк не пробился, то и связного не посылают. Трофименко отмахнулся от этих мыслей, однако они снова возникли: и как-то объясняли отсутствие посыльного, и подтверждали правильность решения — не отходить без приказа полковника Ружнева. Да жив ли полковник, не погиб ли в схватке, когда полк отрывался от противника? На войне всё может быть. Но если он погиб, кто-то же принял командование на себя, полк не останется без командира. Хочется всё-таки верить: полк пробился сквозь немецкие порядки, уходит, отрывается от противника, и полковник Ружнев невредим. Тогда терпение, терпение, посыльный будет…
С приходом группы Давлетова огонь защитников высоты заметно усилился, и немцы, ещё раз повторив безуспешную атаку, откатились. Стрельба пресекалась. Лишь шальные пули шпок-шпок, одна из них и шпокнула лейтенанта в левое предплечье. Боли сперва не было. Толчок в руку, она как будто онемела, и струйка крови выползла из-под манжеты гимнастерки, потекла меж пальцами, капнула на пыльные сапоги. Трофименко повыше поднял руку, удивился: кровь, ранен, надо перевязаться. И тут-то боль прострелила, аж в глазах помутилось, то, что принимал за радикулит, сразу отошло, стёрлось. Ну вот и ранило его наконец. Девять суток чудом обходило, а теперь на счету контузия и ранение. Не задета ли кость? В мякоть — это ерунда, заживет.
Он нашарил в командирской сумке индивидуальный пакет, правой рукой расстегнул пуговицы на левой манжете, уже напитавшейся кровью, закатал рукав. Ранение вроде бы сквозное, недалеко от локтя. Зубами вскрыл индивидуальный пакет, чтоб бинтовать рану. Но подошёл Сурен Овсепян, сказал:
— Разрешите, товарищ лейтенант? Одной рукой не сподручно…
— Что тебе? — прокричал Трофименко.
— Я говорю: разрешите помочь, товарищ лейтенант? Бинтовать-то…
— Разрешаю… Только не весь бинт употребляй, половину оставь. Ещё пригодится…
Он как в воду глядел. Когда пушки и миномёты вновь замолотили по высотке, осколком ударило в то же левое плечо. Он устоял, но в глазах помутилось ещё похлестче. Он непроизвольно вскрикнул и застонал, привалившись к сырой стенке ячейки. Его никто не услышал. Перевязать себя сам не сможет, снять для начала гимнастёрку — вполне. Однако и этого проделать не удалось, слабость подкашивала, шатала, как ковыль на ветру. Не упасть, устоять. И добрести по траншее до кого-нибудь. Овсепян, кажется, ближе всех.