— Господи, вот горе-то какое, — говорила тетя Таня.
— Хорошо хоть квартиру успел получить, — отозвалась Мария Николаевна. — А вот на даче только одно лето воздухом подышали, больше уж не дадут.
Лина вдруг поняла, как многого теперь не будет, ей стало жалко даже библиотеки с ненавистными «познавательными» книжками, но дача… неужели больше никогда? И сколько раз потом в пионерском лагере, куда «сиротам» исправно выделяли путевки «хоть на все три смены», она вспомнит высокие сосны, запах паровозного дыма на станции и вкус языковой колбасы по воскресеньям.
— Как Ирина двоих вытянет, не знаю.
— Да уж, — Мария Николаевна ловко переворачивала блины на сковородке, — она к хорошему привыкла.
Тут в дверь позвонили, и вошли люди с папиным портретом, который стоял у гроба. Мама потом повесит его рядом с дедушкиным, но он будет выглядеть жалким в своей простой, хоть и золоченой, раме.
Мама теперь носила только черную одежду, Лина узнала, что это называется траур. Ей нравилось и само слово, и новые мамины платья, которые так ей шли. Она заикнулась было, не нужно ли ей тоже ходить в черном, но мама резко оборвала ее. Правда, не только черных, но никаких нарядов за это время у нее не появилось. Вообще у Лины всегда было много красивых платьев. Мама прекрасно шила, как с почтением говорили, «по Бурде». Журнал этот привозили ей какие-то внешторговские знакомые из-за границы, и он надолго становился драгоценностью. Яркая глянцевая обложка скрывалась под полупрозрачной калькой, а перед тем, как с маминого разрешения полистать его, надо было непременно вымыть руки. Были и другие журналы, которые привозили летом из Прибалтики. На столе раскладывались выкройки, и по ним катали специальное колесико с зубчатым краем. А еще мама иногда брала ее в Дом моделей на Кузнецком Мосту, где платья красовались на стройных манекенах с тонкими руками и оттопыренными мизинцами, которые она украдкой норовила потрогать. Там мама долго выбирала выкройки, а потом они заходили в «Детский мир» и, даже если ничего не покупали, обязательно ели мороженое в вафельных стаканчиках, стоя около продавщицы в белом халате, вынимавшей его из висящего на животе ящика со льдом, от которого шел белый дымок. Мама шила себе, им с братом, папе, тете Тане и знакомой парикмахерше, каждую неделю делавшей ей прическу с валиком надо лбом. Перед сном мама надевала на голову тончайшую сеточку, и утром валик был волосок к волоску.
Вскоре после папиной смерти к маме начали приходить незнакомые женщины со свертками. Они разворачивали ткань, долго смотрели журналы, а потом прикладывали ее к себе перед зеркальным шкафом. Мама разговаривала с ними по телефону каким-то особым голосом, немного растягивая слова: «Дорогая моя, я бы давно закончила, но, честно говоря, я жду вдохновения…», «Конечно же, я помню, что вы двадцатого идете на юбилей, неужели я могла бы забыть о таком торжественном случае? Не волнуйтесь, все будет готово к сроку». В разговорах с тетей Таней мама жаловалась на безвкусие клиенток, на то, как они не видят изъянов своей фигуры, покупают безобразные ткани и выбирают самые неподходящие фасоны. Лина скоро поняла, что эти женщины платят маме деньги, привыкла к стуку швейной машинки по вечерам. А еще в доме стали появляться чужие дети, которые назывались частники. Лина подглядывала в щелку (мама категорически запретила детям при них выходить из комнаты), как они переодевали тапочки в передней. Из-за двери доносились французские фразы: мамин плавный выговор и противный чужой — «смесь с нижегородским», именно так непонятно мама называла плохое произношение.
Частники и клиентки приходили обычно по воскресеньям: тянулись целый день, поэтому Лина все чаще проводила выходной у тети Тани. Иногда тетя приезжала за ней вечером в субботу, и Лина ночевала в большой коммунальной квартире, где на стене в коридоре висели велосипеды и корыта, из кухни доносились вкусные запахи, а в ванную стояла очередь.
«Золушку» откладывали-откладывали и показали только в декабре. Все успели окончательно остыть к этой затее, репетиции были в тягость, и только за несколько дней до спектакля, когда были розданы пригласительные билеты, к артистам вернулось прежнее возбуждение.