— Раз мы поели, можно будет не останавливаться на обед по дороге, — размышляю я.
— Что? Это почему? Предлагаю заехать в этот, как его…
— «Торофрут».
— Да, точно. Странное название.
У меня звонит сотовый. Это, наверное, Кларисса, хочет, как она выражается, «устроить разбор полетов» по итогам вчерашнего ужина. Окружающий гвалт вдруг стихает, и я слышу только телефонную трель. Меня бьет дрожь — голова трясется, руки трясутся, губы и ноги тоже трясутся. Это Эсекьель. Я поворачиваю тревожно мигающий экран к Роке.
— Ответь, — вздернув брови, советует он.
— Нет, не сейчас.
— Все равно придется, рано или поздно. Лучше рано. Ответь.
Я слезаю с табурета и иду по проходу в поисках уголка потише. Адреналин бурлит так, что я готова вскарабкаться на стеллаж и заорать оттуда на покупателей. Но храбрости он мне не добавляет.
— Амелия, это я.
— Да…
— У тебя там шум какой-то.
— Я в «Джамбо».
— Не объяснишь мне, что с тобой происходит?
В голосе раздражение и мольба одновременно — не похоже на привычное для Эсекьеля умение владеть собой. По какой-то иронии отдел, в котором я наконец останавливаюсь, оказывается книжным.
— Тебе не кажется, что я не обязана объяснять?
— Но поговорить-то мы можем?
— Нет, Эсекьель, пожалуйста. Все слишком… очевидно.
— Даже словом не удостоишь?
Дурацкая фраза. И дурацкая ситуация. Никогда не думала, что буду разрывать с ним отношения навсегда при таких нелепых обстоятельствах. Сама того не осознавая, я вопреки своим намерениям пускаюсь в объяснения:
— Не звонишь, не пишешь и думаешь, что я благоговейно жду тебя у окна?
— Амелия, я был на Кубе… Сначала семинар, потом глухие деревни… Там Интернет днем с огнем не сыщешь.
Мне противно, что мы увязли в каких-то несущественных мелочах. Ведь на самом деле то, что произошло, — это последняя капля, последнее проявление наших проблем, которые уходят корнями в прошлое, а засохшие ветви запустили в наше сознание. Куба — это последний порыв ветра, разметавшего то, что и так давно умерло. Больше никаких иллюзий, никаких мыслей о совместном будущем, никаких сомнений и хождений по кругу, никакой неопределенности и заминок. Все кончено, кончено раз и навсегда. Я преодолеваю охвативший меня страх.
— Это уже не важно, Эсекьель. Все кончено. Ты должен меня отпустить. Я уже…
Меня перебивает объявление по громкоговорителю, настоятельно призывающее воспользоваться акцией. В отделе начинается ажиотаж, и еще минуту назад пустынные ряды теперь трещат по швам от напора посетителей. В нескольких метрах от себя я замечаю сотрудника с микрофоном — воодушевленный интересом к его объявлению, он с видом проповедника потрясает зажатой в руке книгой и вещает с каждым словом все вдохновеннее.
— Но, Амелия, ты не можешь… Не бывает так, что сегодня чувства есть, а завтра нет. Давай хотя бы встретимся, объяснимся.
Я повышаю голос, перекрикивая гвалт:
— Чувства останутся с нами до конца жизни, только уже другие!
Три-четыре покупательницы отрываются от соседнего стеллажа и с любопытством смотрят на меня, забыв на миг о сладком слове «акция».
— Давай встретимся сегодня, мне нужно тебя увидеть.
— Подожди.
Я иду в противоположном от кафетерия направлении и попадаю в проход с карандашами, тетрадями и учебниками, где толпятся мамаши, собирающие детей в школу. Прохожу дальше и останавливаюсь в пустой секции с пластиковой посудой.
— Я люблю тебя, Амелия, — с неувядающей нежностью уверяет Эсекьель. Я вспоминаю его объятия и делаю глубокий вдох, чтобы не захлебнуться нахлынувшими эмоциями.
— Я тоже, но этого недостаточно.
— …
— Ты слушаешь?
Он отвечает едва слышно, будто мимо трубки:
— Я думал, мы будем бороться за наши отношения.
— Я тоже.
Мне хочется укрыть его, обнять и отгородить от всего.
— Ты с Роке? — Никогда прежде Эсекьель не называл его по имени.