Город довольно круто поднимался вверх от порта лучами старинных бульваров. Веселый южный город, невысокий и нарядный, со множеством балконов и карнизов, вьющихся роз, цветов и птиц, накрытый, словно крышей, кронами старых платанов (то есть я подумал, что платанов, и случайно угадал) и каштанов. Башенки, шпили, флюгера, морской солено-свежий ветер, хлопанье крыльев в небе и стеклянные шары в траве газонов. На горе, в верхней части города, мелькали и звенели трамваи, зато машины попадались редко, и вообще было не по-городскому тихо. Я сразу понял, что у меня нет шансов заблудиться: мой дом в двух шагах от порта, а порт виден отовсюду. И я пошел блуждать направо и налево по улочкам и площадям, разглядывая лица, надписи (славянскую латиницу), витрины. Было светло, но без мучительной жары, которой я успел хлебнуть в Италии, довольно людно — но без толп. Фонтаны, голуби, дома, которым, очевидно, лет по двести — или больше? Дети, мороженое, газировка, кафе и погребки, зонтики и полосатые маркизы. Где же туристы? — думал я. — И что здесь принято осматривать? Город не выглядел ни ветхим, ни чересчур отреставрированным. Он был просто живым, и все люди в нем находились дома. Один я в гостях. Моя чужестранность бросалась в глаза. Я стал чуть ли не единственной белой вороной среди темноглазых и темноволосых людей (что для Балкан совсем неудивительно — подумал я рассеянно). Мне улыбались и кивали, как знакомому.
С раннего утра, с той минуты, как я влез на борт «Дельфина», меня не оставляло ощущение удачи: не то веселой защищенности, не то шальной свободы. Бродя по городу, я думал про себя с этаким отстраненным удивлением: «Ты никак пьян, приятель», — но и только. Трезвее я не становился, скорей, наоборот. Меня тянуло сделать что-нибудь лихое, что мне вообще-то несвойственно.
На одной из площадей я обнаружил университет (уж эту надпись я сумел перевести), отчего развеселился еще больше. Он занимал не одно здание и уходил куда-то в глубь кварталов. Какие-то совсем зеленые ребята — похоже, абитуриенты — вошли гурьбой в стеклянный современный кубик, который оказался библиотекой. И я пошел за ними. Никто не спросил у меня ни пропуска, ни читательского билета. Когда я нахально подошел к столику дежурной и спросил даму средних лет на своем приблизительном английском, где бы здесь почитать про математику, дежурная без лишних слов отвела меня в зал и поставила перед рядами стеллажей. И что же дальше? — подумал я. — Ведь языка-то я не знаю. Хотя для математики язык обычно не помеха.
— Вам нужно что-нибудь определенное? — спросила дежурная, глядя на мою растерянную физиономию.
— Да, но… я не сумею объяснить… Я поищу, если не возражаете…
— Конечно, поищите. А я попытаюсь найти специалиста, который вам поможет.
Эту последнюю угрозу я пропустил мимо ушей. Дежурная ушла, а я побрел вдоль стеллажей, наткнулся на местные (судя по всему) «Ученые записки». Как и положено, в конце каждого номера имелось английское «Summary». Я сгреб номера за последние два года, нашел свободный столик (народу, несмотря на лето, было много) и стал листать эти «Записки», пытаясь отыскать следы таинственной задачи. Их и там не оказалось. Ничего близкого или похожего, но зато было столько интересного и неожиданного, что я тут же забыл про все на свете.
Время как будто дрогнуло и свило вокруг меня кокон тишины и абсолютного покоя. Мир исчез, я глотал страницы и идеи, как куски сладкого торта (так я это почему-то себе представил), и вздрогнул, вдруг услышав над собой негромкий женский голос:
— Somebody needs my consultation? Really?
Я резко поднял голову, а та, что спрашивала, чуть наклонилась над столом. Мы вдруг уставились друг другу прямо в глаза. Или, точней сказать, какое-то немереное время я видел прямо над собой одни глаза, причем гораздо ближе, чем могло быть на самом деле. Только испуганные карие глаза — и больше ничего. Я не мог даже встать или сказать хоть что-нибудь — наверно, я и сам перепугался. При этом я каким-то вторым зрением видел, что бояться мне нечего. Глаза принадлежали девушке в белом платье — молоденькой, невысокой, тоненькой и потрясенной чем-то почти до обморока.
Все было так, как если бы кто-то из нас схватил другого за руки и силой удерживал на месте, и это продолжалось вечность.
Наконец то ли я очнулся и медленно встал, то ли она сумела как-то вырваться из моего взгляда, закрыла глаза ладонью, потом опустила руку, зажмурилась… Выпрямившись, даже отшатнувшись от стола, она сказала тихо и по-русски (чисто, без всякого акцента):