Линия эта имеет много «ворот», широко и приветливо распахнутых для всех добрых гостей. Их суда идут открыто, гордо неся свой флаг днем и ярко освещенные ночью. Но есть и безымённые незванцы: без флага, без огней, они, тайком крадучись, норовят нарушить суверенность этой линии. Не с добром пробираются они к нашим берегам. И вот, чтобы не допустить этого, ведут в дозоры свои сторожевые корабли моряки—пограничники — подлинные труженики благородной службы.
...Похолодало. Сменивший Гриценко рулевой в шлеме, перчатках и теплом непромокаемом костюме стоял за штурвалом, похожий на средневекового рыцаря. «Пойти, что ли, и мне надеть все доспехи?» — посмотрев на него, подумал капитан—лейтенант, но, поежась, махнул рукой: «Успеется еще. Пока терпимо». И остался в шинели, лишь затянув ремешок шлема под подбородком.
Небо заволокло вовсе. Густая ночь плотно легла на море. Волнение усилилось. Затем пошел дождь со снегом вперемежку. Зорко осматриваясь лучом радиолокатора, катер шел сквозь тьму и непогоду, сторожа государственную границу...
В тесном пространстве моторного отсека дрожал и бился яростный гул могучих дизелей. Матовые плафоны лили мягкий голубоватый свет. Светло—серые тела дизелей, вокруг и сверху — белая эмаль, внизу под ногами — светлый сурик, не подлежащие окраске части механизмов надраены,— отсек блистал строгой светлой чистотой.
Как и везде на катере, тут каждый сантиметр места имел цену. Густое переплетение трубопроводов, тесное расположение главных и вспомогательных двигателей, механизмов управления, обслуживания, аварийного и ремонтного оборудования — и никакого неудобства!
Моторное отделение — сердце корабля. Вихревая скорость катера, радиосвязь, автоматика вооружения, гирокомпас, лаг, авторулевой, освещение, радиолокатор, отопление, даже камбуз — все замрет, если откажут двигатели. На аккумуляторах далеко не уйдешь. Как боевой корабль катер умрет: беспомощный, слепой, нестрашный, он станет лишь игрушкой равнодушных, недобрых волн.
Сидя на маленьком креслице у двери переборки, мичман Саблин думал об этом. Впрочем, он всегда думал об этом...
Отлично знающий двигатели специалист, старый служака—пограничник, он был буквально влюблен в свое дело. И молодых мотористов воспитывал по—своему, прежде всего стараясь заронить им в душу искру любви к двигателям. «Дизель не на соляре — на любви ходит»,— говорил он молодым. И если эта любовь не прививалась, то какими бы знаниями новичок не обладал — мичман решительно отказывался от него. «Отвергаю. Не будет моториста»,— насупясь, твердо заявлял он начальству, такой специалист — все равно, что голова без сердца. А разум без души — это как машина без человека...»
Едва удерживаясь на своем креслице, мичман следил сразу за всем: за сигнально—приборной доской, укрепленной перед ним справа у подволока, за оглушительным квартетом дизелей, за вахтенными мотористами.
«У—хх!.. У—хх!..» — содрогаясь всем телом, катер резко ухал с гребня на гребень так, что у людей больно ёкало внутри.
Видимо, ночью волну развело. Едва держась на ногах, мотаясь от качки, Гогоберидзе сосредоточенно прислушивался к голосу левого переднего дизеля. Не ахти какой моторист, а вот не отказался от него мичман. Почему? Да потому, что увидел в нем любовь к дизелям.
«Ишь, ведь — вникает!» — с удовольствием подумал мичман, следя за Гогоберидзе, и припомнил один разговор. Как—то на стоянке он спросил Гогоберидзе, тогда еще совсем молодого матроса.
— А что такое на корабле настоящий моторист — знаете?
— Конечно, знаю, дорогой,— с акцентом начал тот, но Саблин поправил:
— Не «дорогой», а товарищ мичман.
— Извини, дорогой. Настоящий моторист — это матрос — классный специалист по дизелям, товарищ мичман.
— Нет, это не всё,— окинул взглядом молодежь мичман и, обращаясь к Гогоберидзе, растолковал еще раз всем: — Когда—то на флоте «его величества» всех механиков, мотористов считали «черной костью», а кочегаров, к примеру, иначе как «духами» не звали. Потому зачастую и «скисали» у них машины — чего же ждать от людей, которых и за людей не считают? А теперь у нас на флоте отличный кочегар, моторист, механик — гордость всего корабля, такая же, как и любой другой специалист, а то и побольше. Этим гордиться надо — званием своим! — многозначительно поднял палец мичман.
И с той поры стал гордиться своей боевой специальностью молодой матрос. А гордость такую мичман считал также необходимым качеством. И, наблюдая сейчас за Гогоберидзе, уверенно подумал: «Постигнет. Будет настоящим мотористом».