«А впрочем, шакалы всегда падки на мразь, — мысленно рассуждал ефрейтор Иван Козедубенко, вглядываясь в ночную темноту. — Посмотрели бы они разок хотя бы издалека на заграничную роскошь, сразу отпала бы охота переходить границу».
Сопредельное государство рядом. Ефрейтор Козедубенко немного знает капиталистический мир. Ни один лектор, агитатор не сумел бы так убедительно довести до его сознания то, что солдат видел своими глазами. Он с вышки наблюдения смотрел на крестьян в рваной одежонке, работающих на полях с серпами и мотыгами, на чабанов в лохмотьях, пасущих байские отары, на замордованных жандармов, охраняющих свою границу. По-холуйски низко кланяются там люди своим господам. Не сознание, не чувство долга перед своим народом, а страх перед начальством заставляет жандармов нести исправно службу на пограничных постах.
Однажды Козедубенко наблюдал за тактическими занятиями, которые проводил с солдатами военный низшего чина. Не понравилось тому, как один из них полз по-пластунски. Остановил всех, помахал перед неудачником кулаком, потом положил бедолагу на грунт, встал сапогами на его спину и начал прыгать: вот так-де надо прижиматься к земле.
Козедубенко, поддавшись размышлениям, с досады плюнул, вспомнив, как плеткой ожег за что-то пожилого чабана всадник в белой одежде.
«Волки!» — охарактеризовал он весь капиталистический мир одним словом и трепне сжал автомат.
Иван был в плохом расположении духа. Ему на боевом расчете объявили выходной. Думал написать письма своей голубоглазой хохотушке Марьяне, родителям, привести в порядок фотоальбом. Да мало ли что еще можно сделать в свободный от службы день! И вот — на тебе! На их участке усиленная обстановка. Южнее ближнего причала обнаружена бесхозная моторная лодка. Следы от нее потянулись в сторону границы. На заставе объявили тревогу. Задействовали соседние подразделения, Не будет же Иван в такое время беспечно спать в казарме или праздно сидеть в Ленинской комнате!
И вот он с группой пограничников выдвинут на участок вероятного движения нарушителя границы. Находясь друг от друга на определенном расстоянии, воины из группы перекрытия всматривались в мрак ночи, ловили на слух каждый подозрительный шорох.
Снег, выпавший полмесяца назад, кое-где держался у моря в низменностях, потеряв свой первозданный цвет — посерел от частых желтых буранов, покрывших белесые лощинки мелким каракумским песком.
В трехстах метрах от Козедубенко шумело море. Волны тихо подкрадывались к берегу, на мели вспенивались и гулко набрасывались на песок, обессиленные, с шипеньем отползали назад, чтобы с прежней яростью обрушить новый бушующий шквал.
Иван давно привык к монотонному шуму моря, как привыкают домочадцы в своей квартире к тиканью часов. Он старался уловить другие посторонние звуки.
Захохотали, заплакали шакалы. Смолкнув, минут через пять, уже вдалеке, повторили свое противное разноголосье. Козедубенко не любил этих животных. Трусливые, мерзкие, неразборчивые в еде, они вызывали у ефрейтора отвращение. Шакалы чем-то ассоциировались в сознании Ивана с нарушителями границы. Им все равно где рыскать, чем питаться, где ночевать. От всех они прячутся, всех боятся и в то же время нахальны. Они стаями подходят ночами к заставе и надрывно орут на все голоса, словно зная, что пограничникам запрещено стрелять по животным.
В понятии Козедубенко эти твари отличаются от перебежчиков только тем, что могут безнаказанно нарушать границу. Они топчут контрольно-следовую полосу, делают подкопы под инженерные сооружения. Сколько раз бывало, когда пограничники стремглав неслись туда, где приборы показывали ненормальности. В результате оказывалось, что тревога была ложной — пробежал шакал. О, как в такие моменты ненавидел их Иван! Разреши начальник заставы, и он за счет личного времени сидел бы в засаде, чтобы расстреливать шакальи своры.
— Напрасно, Козедубенко, ты так их не любишь, — сказал как-то ему сержант Сорокин. — Эти животные — своего рода санитары. Они подбирают всякую падаль.
Не убедил Ивана командир отделения.
— Разносчики чумы твои шакалы! — горячо отстаивал свою точку зрения ефрейтор. — Очищать нашу землю, куда ни шло. Но они же бегают туда и там жрут разную гадость, а потом, начиненные заразой, возвращаются. Вот и туркменская пословица «Лучшие дыни поедают шакалы» о чем говорит? О презрении народа к этой твари, об ее алчности и вредности.