Парочка же за моей спиной, по обыкновению, вела разговор о каких-то устрашающих вещах.
– Как ты остановила кровотечение? Я не вижу жгута.
– Просто убила руку, раз она стала бесполезной. Ты же сделаешь мне новую? Недаром же я связалась с кукольной мастерицей.
– Договорились. Это будет твой гонорар за работу. Мне всегда казалось, что по контрасту с твоими глазами все остальное слишком уж нормальное. Думаю, у меня получится левая рука, которая сможет ловить призраков.
От этой беседы меня по коже продрал мороз. Уши бы мои не слышали.
– «Скорая» сейчас примчится. Начнутся всякие расспросы и протоколы, так что, не лучше ли вам удалиться?
Тоуко-сан кивнула, но Шики заколебалась и ничего не ответила. Хотела убедиться в том, что Асагами Фудзино благополучно попала в руки врачей?
– Поскольку я их и вызвал, мне придется остаться и объясняться. Идите и не волнуйтесь, я все расскажу попозже.
– Странный ты, Кокуто. Охота торчать под дождем. Ладно, садись в машину, Шики.
Удивительно, но Шики и теперь отклонила предложение. Тоуко-сан со значением усмехнулась и забралась в свой громадный внедорожник, который выглядел абсолютно незаконным и несоответствующим мирным городским улицам.
– Эй, Шики! Не вздумай убивать Кокуто оттого, что не получилось зарезать Асагами Фудзино.
Выдав последнее напутствие, прозвучавшее чрезмерно серьезно, Тоуко-сан захлопнула дверцу и укатила. Мы с Шики нашли укрытие от не слишком холодных струй летнего дождя под козырьком соседнего пакгауза.
Машина «скорой помощи» прибыла вовремя и забрала Асагами Фудзино. Темнота и дождь не дал мне возможности рассмотреть ее лицо и убедиться в том, что она была той самой девушкой, которую я приютил на ночь. Впрочем, это и к лучшему.
Промокшая насквозь Шики безучастно смотрела в ночь. Контраст с острым взглядом, которым она провожала носилки с Фудзино был столь резким, что я не выдержал:
– Шики, ты все еще ненавидишь ее?
– Те, кого я уже убила, меня не интересуют, – отрезала она.
Но в ее голосе не слышно было отторжения или злости. Шики действительно больше не хотела знать Фудзино. Скорее всего, они никогда больше не встретятся. Печально… но, наверное, так будет лучше для обоих. Шики бросила взгляд на меня, потом отвернулась и проговорила с таким видом, словно спрашивала себя:
– А ты?.. Ты ведь всегда говорил, что убивать людей нельзя, какова бы ни была причина.
– Говорил, но… все равно ей сочувствую. Если честно, трудно осуждать Фудзино за убийство подонков, которые ее изнасиловали.
– Какая неожиданность. А я думала услышать очередное обывательское всепрощенчество.
…Ты хочешь, чтобы тебя судили, Шики? Но ведь ты никого не убивала.
Прикрыв глаза, я вслушался в шорох дождя.
– Правда? Но я действительно так считаю. Понимаешь, Шики, причина в том, что Асагами Фудзино остается нормальной девушкой, даже после тех безумств, что совершила, корчась в тисках боли и сумасшедствия. Мне кажется, она примет тяжесть своих грехов и понесет ее дальше, не пытаясь свалить на других людей. Ведь даже если она сейчас пойдет и сдастся полиции, кто сможет даже не доказать, а просто поверить, что эти преступления – дело ее рук? Фудзино не привлекут к ответственности за совершенные грехи, но это означает, что ей придется еще хуже.
– Почему?
– Мне кажется, что люди помнят о своих грехах по своей воле, полусознательно подчиняясь чувству справедливости. Ведь грех – это и есть груз ответственности, который человек возлагает на себя за неправильный поступок согласно своим представлениям. Чем более совестлив человек, тем тяжелее бывает вес его греха. Вина, лежащая на плечах Асагами Фудзино, будет становиться тяжелее и больнее по мере возвращения к нормальной жизни. Да, тем сильнее, чем счастливее она станет.
Шики покачала головой, словно говоря, что я слишком добрый.
– Тогда получается, что люди, не воспринимающие общепринятый здравый смысл, в принципе не понимают, что такое вина?
– Не думаю, что на свете живут люди, не знающие чувства вины. Даже если бессовестные не мучаются чувством вины, заталкивая ее поглубже, грехи остаются с ними. Маленькие грехи, под стать скромным размерам совести. Проблема в том, что тривиальные, почти незаметные для нас грехи – все равно, что запнуться на пути – но для таких людей и они становятся бременем. Мы изживаем их, вынося несомую ими боль сразу, а у тех, с короткой совестью, они накапливаются, чтобы стать еще более тяжелыми и неприятными. Как бы мал ни был вес, сущность вины не меняется, она остается той же самой.
Да, именно так. Взять хотя бы Минато Кейту. Он был напуган до безумия именно осознанием тяжести своей вины. Раскаяние, чувство вины, страх – они останутся с ним, будут гнести и душить его, и все, что ему остается, попытаться искупить свои грехи.
– Может показаться, что лучше, если общество не накладывает на тебя ответственность за неправедные дела. Но если никто не накажет тебя, то всю вину придется тащить на своих плечах. Ощущение неправедности, виноватости – не такая штука, от которой легко отделаться, верно? Оно застревает в памяти надолго. Если тебя не простили, то ты и сам не сумеешь простить себе. Рана в сердце никогда не излечится, и будет терзать вечно. Подобно остаточному чувству боли у бесчувственной Фудзино, подобно фантомной боли в ампутированной руке. Ты же сама говорила, что душа не имеет физической формы… а, значит, и излечить ее нельзя.
Шики слушала молча. Возможно, сочувствие к несчастной Фудзино заставило эти слова прозвучать слишком уж возвышенно и поэтично – непривычно для меня самого. Не знаю почему, но Шики вдруг неожиданно шагнула из-под козырька вперед, под струи летнего дождя.
– Вот, значит, как. Чем более ты здравомыслящий, нормальный человек, тем сильнее твое чувство вины, тем более ты совестлив. Вот почему в этом мире нет плохих людей. А теперь вспомни – я лишена всего этого. Разве ты позволишь такой, как я, и дальше блуждать среди людей?
Если подумать, она совершенно права. Прежде чем пытаться отнести Шики к хорошим или плохим людям, надо вспомнить, что у нее не осталось никаких представлений о человечности, совести, здравом смысле. То есть она знает о них, но не чувствует своими.
– М-м-м. Что же, ничего не поделаешь. Тогда все твои грехи придется тащить мне.
Я сказал это от души, но, кажется, мои слова застали Шики врасплох. Она помолчала, подставляя лицо освежающим струям дождя, а потом неловко пробормотала:
– …Да, я вспомнила, наконец. Ты всегда отпускаешь такие шутки с серьезной физиономией. Честно, никогда не знала, как на них отвечать.
Я вздохнул:
– Думаю, хотя бы одну девушку я смогу унести.
Шики засмеялась.
– Так и быть, я признаюсь еще в одном. Сегодня я взвалила на себя новый грех… но нашла кое-что взамен. Теперь я немного лучше понимаю себя, лучше знаю, чего хочу. Все это так зыбко и неясно… я и сама не уверена до конца. Но попробую идти этой дорогой. Кажется то, что мне выпало, не так уж страшно, как я думала раньше. Я… я чувствую радость… и слабенькое… да, очень слабенькое желание тебя все-таки зарезать.
Не очень-то понятные последние слова заставили было меня озадаченно нахмуриться… но улыбка Шики под дождем была невероятно прекрасна. Да и тайфун, наверняка, стихнет к утру.
Я не мог оторвать глаз от Шики, окруженной звенящими и редеющими дождевыми нитями. Это была первая настоящая улыбка, которую она подарила мне после того, как вышла из холодного молчания комы.