Выбрать главу

***

Мы вышли вслед за Накамурой из мастерской. Судя по голосам у ворот, полиция и впрямь нашла улики для его ареста. Не самый плохой итог. А вот нам еще предстояло постараться выбраться отсюда незамеченными.

— Обещай мне, что, когда мы отсюда выберемся и ты приведешь себя в порядок, ты позвонишь Азаке и согласишься на всё, что она тебе предложит, — я с невозмутимым видом обозревала высокую стену забора, — и сделаешь вид, что тебя не волнует почему я тебя об этом попросила. Тогда я, в свою очередь, не буду спрашивать тебя о том, что ты забыл в мастерской серийного убийцы… Идет?

— Прости… — вздохнул он, помогая мне взобраться на ограду, а потом ухватился сам, с сопением подтягивая тело. Я молча приняла его помощь и не подала руки, когда сама оказалась уже наверху, хотя Микии с его ногой, может быть, и требовалась помощь, просто потому, что мне показалось, что он не хочет, чтобы я ему помогала. — Но ведь и ты тоже пошла за ним. Ты же знала, чем это может закончиться.

«Я — другое дело!» — хотела было возразить я, но прикусила язык. Он был рассержен и подавлен одновременно, и я уже пожалела о своих словах по поводу Азаки. Не стоило на него спихивать мною же созданную проблему. В конце концов, кто виноват, что я начала плести эти дурацкие интриги за его спиной? Сама же и виновата. Возможно, проще было просто договориться, а не тайком, словно воры, пробираться к мастеру, чтобы столкнуться там лбами.

Спрыгнув со стены, я прислонилась к ней, дожидаясь, когда спустится Микия.

Кокуто прав, я тоже пошла за Накамурой. Потому что хотела его убить, убить его до того, как им заинтересуется Кокуто и решит проверить, что прячется у него в чуланах. Может быть, я понимаю Микию куда лучше, чем мне кажется? Я просто хотела его опередить и разозлилась, что не успела. И с какой стати я теперь выговариваю ему, как маленькому ребенку, что ему делать, а что нет?

Мы шли молча. Я так ему и не ответила, не зная, что я еще могу тут сказать. Извиниться, что пришла за Накамурой? Или сказать, что он волен нарываться на каких угодно маньяков, если того хочет? И то, и другое было неправдой. Я не жалела, что пришла к Накамуре, и убила бы его, если бы мне представилась такая возможность, и я не хотела, чтобы Микия подвергал себя опасности просто из любопытства, не имея при себе ни оружия, ни помощи.

И всё же мне казалось, что я должна ему что-то сказать, но разговоры никогда не были моей сильной стороной. Поэтому начал опять Микия.

— Глупо получилось, я знаю. Я утратил над собой контроль. Когда я увидел, как он тебя… — он повел плечами, словно замерз, хотя ночь обещала быть теплой. — Как он к тебе пристает… как он тебя лапает, — он поднял голову, посмотрев на меня, на надорванный слегка ворот кимоно. — Это очень личное. Мне неприятно, когда к тебе прикасается другой. А если так прикасается, грубо, вторгаясь в твое личное пространство, туда… Где тебя касалась только ты сама… или я, то я действительно был готов его убить. Особенно когда он ударил тебя.

Я молча слушала его, сосредоточенно глядя себе под ноги и чувствуя, что щеки заливает краска стыда, совсем как тогда, в феврале, когда на меня истекал слюной Ширазуми Лио, словно метил свою добычу языком и следами зубов. Я не рассказывала Микии об этом и, наверное, никогда не расскажу. Это была другая сторона меня, которую я не хотела ему показывать. И тем неприятнее были теперь его слова. Тем неприятнее была себе я сама, не сопротивлявшаяся Накамуре, желавшая подтолкнуть его чуть дальше, к убийству… Микия с его прямотой и внутренним светом всегда умел четко высветить всю мою внутреннюю грязь.

И именно его я в итоге подтолкнула к убийству.

Эта мысль показалась мне отвратительной. Я не могу толкнуть его в ту же пропасть. Микия — тот, кто не позволяет мне убивать, тот, кто верит в человека, даже преступившего черту. Его доброта — то в чем, я смогла увидеть другую себя, лучшую свою сторону. Если он утратит это, он потеряет всё, он потеряет и самого себя… Это убьет его.

— Микия…- я посмотрела на него. Он был весь в ссадинах и следах от краски. А я не знала, как продолжить. Бравада в духе ШИКИ или что-либо еще, чем я пользовалась столько времени, опять мне изменили, я снова не знала, что сказать, совсем как в школе, когда одноклассник вдруг стал проявлять ко мне внимание.

— Шики, я не хочу тебя нервировать своей чрезмерной опекой. Разумом-то я понимаю, кто ты, на что способна, что угрожало Нак… убийце, — поправился он. — Но я не могу просто стоять и смотреть, как другой мужчина так себя ведет по отношению к тебе.

Мы остановились на почти пустой платформе, и он повернулся ко мне. Его пальцы бережно заправили края порванной юкаты.

— Я не знаю, как можно охарактеризовать это чувство. Страх. Обида. Злость… Тебе же тоже неприятно было от его прикосновений? — тихо спросил он, коснувшись подушечками пальцев полоски бледной кожи в вырезе кимоно. — Мне было неприятно…

Я едва расслышала его в шуме приближающегося поезда, и, когда смысл его слов дошел до меня, я отшатнулась. Непроизвольно, будто меня ударили. Что-то резко сдавило в груди, и я просто повернулась и пошла вдоль по перрону. Прочь от Микии и его вопроса. Но потом остановилась, поняв, что опять убегаю, что если я сейчас уйду, то, возможно, уже не смогу вернуться. Что надоедливый одноклассник может никогда больше и не заговорить со мной, а у меня не осталось даже ШИКИ, только пустота и ничего больше.

— Мне было неприятно, но… — я не повернулась к Микии, не посмотрела на него, боясь, что иначе не смогу сказать, то что собираюсь. Я смотрела вслед удаляющемуся поезду. — Но я не сопротивлялась ему. Я хотела увидеть его настоящее лицо, чтобы убить его. Я такая же как и он, Микия. Может быть, даже хуже, чем он, потому что делаю это сознательно. Сколько себя помню, я чувствую эту тьму внутри себя. Но я не хочу, чтобы ты тоже стал частью этого. Сегодня… ты говоришь, что сегодня был готов убить его из-за того, что он напал на меня. Если ты убьешь, Микия… Если ты убьешь, я не вынесу тяжести этого греха… Убийство совершается однажды, помнишь? И первым ты убиваешь себя… Ты говорил, что понесешь мои грехи вместо меня, но… Их не вынести в одиночку, невозможно взять на себя чужой грех, чтобы облегчить другому ношу, но, наверное, мы можем их нести вместе…

— Шики, как ты можешь быть хуже него, если ты сейчас говоришь мне это? Каждый раз ты сама останавливаешь свою руку. Сама, — он сам подошел ко мне. — Кулаками после драки не машут, слава богу, что все получилось так, как получилось. Что не убила… — нащупав мою правую руку, он сжал ее пальцами. — Ты все правильно сказала, Шики. Понесем эту ношу вместе. Эта та причина, по которой я никогда не смогу жить той, нормальной жизнью, о которой мне все твердит Азака. Раз увидев свет, человек не захочет возвращаться обратно в темноту, — он обнял меня, зарываясь носом мне в шею, притягивая к себе сильнее, вынуждая приподняться на носочки.

Невозможно взвалить свои грехи на другого, невозможно вынести их тяжесть в одиночку, но их можно нести вместе. Грех — это не мифическая угроза богов, не наказание за непослушание, даже не проступок. Это тяжесть вины, которая становится частью твоего существа, даже если ты бежишь от нее, не замечаешь, не видишь. Грех, словно плесень или раковая опухоль, пускает метастазы во все уголки души и постепенно добирается до сердца. Тьма человеческих сердец — пустота, в которой не осталось ничего человеческого. И только другой человек может вылечить больное грехом сердце. В доброте Микии, как в зеркале, я смогла увидеть себя, свою грязь, боль и пустоту, но и еще что-то кроме.

В каждом из убийц я вижу себя, ту, какой могла бы стать, не встреться мне Микия.

Я чувствую их, потому что я их понимаю.

— На все требуется время. Иногда важно сначала поверить, а доверие приходит уже потом. Я в тебя верю. Обещаю, я не взвалю на тебя еще больше, — я почувствовала, что он улыбается. — Я останусь ножнами для твоего клинка. Поехали домой?