Жестокая улыбка не покидает его лица. То есть его не было три дня, если верить Микии – и он вернулся домой, покрытый жуткой кровью. Реакция на его возвращение понятна. И это событие должно было предрекать все, что было дальше. Все теплое знакомство заменено холодным страхом.
– Так феи не похищали вас…
– Нет. Похоже, я убил их всех в каком-то безумном сне. И в отместку они прокляли меня чем-то, чего я до конца не пойму. Мои воспоминания никогда не терялись. Но я боюсь, что когда обрету их, они будут чуждыми, и я не распознаю их, как свои. И теперь, после этого несчастливого события, я не могу вспомнить ничего из того, что я испытываю. Все дальнейшее – не воспоминания, а просто информация, и мир состоит не из картин, но из данных. Мир остановился, когда мне было десять, и хотя ответы на вопросы «как?» и «зачем?» ускользают от меня, это проклятие, которое никто не должен выносить.
Он сдерживает смешок, готовый сорваться с его осторожных губ. Разум Курогири Сацуки был изменен феями, так, что он навечно останется десятилетним. Он говорит такие странные вещи. Имел ли он в виду что-то метафорическое или буквальное, когда сказал, что не может вспомнить ничего, что испытывает? Но этого не может быть. Люди не могут так жить. Не создается новой истории, не изучается ничего нового. Пустая книга, в которой описан вчерашний день. Если он не лжет, то все, что повторялось, ему кажется свежим и новым.
– Но это не может быть правдой, Курогири-сан. Все-таки вы же знаете мое имя. Вы знаете, что я Кокуто Азака. Если вы не можете извлекать свои воспоминания, то это было бы вам неизвестно.
Он вновь отрицательно качает головой.
– Так ли это? Вы всего лишь набор слов для меня, Кокуто-сан. Вы записаны таким образом. Когда я смотрю на вас, я вижу кого-то, кто довольно точно соотносится с записанными словами, так что я называю вас Кокуто Азака. Если появится кто-то, подходящий под описание, то это тоже будет Кокуто Азака. В этом нет ничего неправильного. Я узнаю не вас, а лишь набор информации: рост, вес, телосложение, цвет кожи, волосы, речь, возраст и так далее. Вы для меня Кокуто Азака лишь потому, что вы наиболее точно удовлетворяете критериям, которые я выставил для вас. Кодирование, хранение и распознавание работают. Процесс поврежден лишь в части извлечения. Конечно, этот метод приведет к неизбежным ошибкам. Значительное изменение внешности достаточно, чтобы я принял вас за кого-то иного. Из-за этого ученики называют меня забывчивым, и я с радостью позволяю им так думать.
Теперь улыбка окончательно пропадает с его лица, заменяясь на пустое, бесхитростное выражение. Почему-то оно притягивает меня. В его объяснении я, кажется, вижу причину, по которой думала, что в нем есть пугающее сходство с Микией. Оба не вкладывают себя в суждения о других, желая послушать каждого и дать им шанс. Это единственная особенность, связывающая их, но э то же качество явно их разделяет. Курогири Сацуки делает это лишь чтобы найти себя в воспоминаниях и желаниях других, и он вынужден слушать и исполнять их. В своих суждениях Курогири-сан похож на ребенка, и его неспособность увидеть собственную издевательскую улыбку – лучшее этому подтверждение. У него нет мыслей, нет оригинальных идей, он неспособен понимать сложные концепты. Это потому он может узнать людей, лишь собирая их утерянные воспоминания. Как машина, он отражает их на тех, кто говорит с ним, и в мире, где свобода воли необходима для функционирования, у него уникальная травма.
– Мне жаль вас, – повторяю я. – Вы никогда не уверены в реальности.
Пауза, молчаливый кивок, и потом:
– Но мне этого достаточно. Я не чувствую, что я улыбаюсь. Я вижу свои пять пальцев, я знаю, что двигаю ими, но не чувствую руку своей. Мое тело в итоге – лишь информация. Но мы же существа разума. Наш разум – это все, что нам нужно. Мир, что мы видим, лишь раздражитель в нашем мозгу. Реальность всегда размыта, и мы никогда не можем быть уверены, ложь это или нет. Все это субъективно. Наша магия, меняющая реальность, сама по себе является доказательством этого. Все, в чем мы можем быть уверены – это содержимое наших голов – разум и душа, что находятся вне материальной тюрьмы. Но даже тогда истинная реальность наших умов повреждена проклятием падшего мира. Поэтому сбор воспоминаний меня так интересует. С его помощью я могу изучать консенсус человечества, дающий миру его силу. Но я всегда помню: dubito ergo cogito ergo sum[4]. Для нас нет нужды в стабильных телах и объективных реальностях. Душа сама не выходит сюда, как и в вечность, так что в этом падшем мире, этом подобии, немного смысла.
Его лицо остается спокойным, даже незаинтересованным в том, что он сам говорит. Он явно безразличен к моим эмоциям, хотя поначалу я пыталась понять его положение. Но его слова говорят мне, что там нет личности, нет человека, формирующего их. Лишь какая-то пустая книга, собранная из украденных воспоминаний и амбиций о возвращении своей памяти через Магию. Но в итоге воспоминания предают даже его. И когда он начал смотреть в умы людей, он увидел их «грязь». Его разум, так и не выбравшийся из леса, когда ему было десять лет, пришел в ужас. Он не может допустить ни увиденной грязи, ни грязи «падшего мира». Его ужас не позволит ему. Он буквально проклят не думать ни о чем, кроме этого.
– Это потому вы ищете ваши воспоминания даже после того, как узнали, что это невозможно, – замечаю я. – Феи заставили вас.
Маг кивает.
– Однажды маг поделился со мной планом вознесения через запись всех смертей человечества. Я же желаю мир вечности, потому что я слишком люблю человечество. Но это слишком много для меня. Я теперь не знаю, что и думать. Слишком много шума. Все должны быть умиротворены, но все так сильно стараются отбросить это чувство. Я не могу вести их к покою. Я лишь пытаюсь найти все ответы в воспоминаниях, в надежде, что общая история человечества сможет мне что-либо дать. Возможно, это будет безрезультатно. Но поскольку в будущем для меня ничего нет, нет и иного пути.
Я бросаю на него печальный взгляд, существо, которое не может даже осознать, что люди так быстро забывают обычные ответы. Он верит – или проклят верить – что это делает нас несовершенными существами. И среди противоречий людей, чьи воспоминания он украл, и среди противоречий собственных рассыпанных воспоминаний, он все еще держится за единственную надежду нахождения ответа к этой задаче.
– У меня осталось два вопроса, – объявляю я. Его неподвижное улыбающееся лицо, кажется, поглощает предложение.
– И что же это будут за вопросы? – спрашивает он.
– Вам не нужно было собирать потерянные воспоминания также, как и не нужно было исполнять желания. Зачем вы это делали?