Снова зазвенели чары, засверкали в руках острые ножи, полилась музыка и первых упившихся гостей понесли заботливые работники отсыпаться под специальный навес, где, ради такого дела, была разложена солома. Многим из них за три дня праздника предстояло еще не раз сюда вернуться.
Приближалась главная минута, вот смолкла музыка и музыканты отложив на время смычки и свистульки уселись за стол перекусить и промочить горло, и любитель песни о васильке Чукурим Байда прикатил сюда бочонок от дальнего стола, да так тут и остался, влипнув, как муха в патоку, в разговор о том почему в Пойме такие замечательные музыканты, а в Арконии они никуда не годятся. Кроме того он хотел поиграть на волынке, ему не дали этого сделать, но обещали что чуть попозже он всласть на ней поиграет.
— Люблю музыку, — сказал Жуч, обдавая взглядом, словно потоком расплавленного свинца пышные арахонские формы, — вот только смолкнет она, и так хорошо делается.
— Да, — сказала жена начальника Южных ворот, непонятно каким образом расслышав его голос среди общего шума. — Делается удивительно хорошо.
— Все что ни делается, все к лучшему, — подвел итог Клепила, оказавшийся тут после долгих и сложных перемещений по лугу, рукопожатий, объятий и совместных возлияний со старыми друзьями.
Вдалеке послышался чистый звук трубы. Шум на лугу стал стихать, все узнали серебряную трубу Долги Трубача, которую тот доставал только в особо торжественных случаях. После того как труба пропела во второй раз, на лугу наступила тишина и даже пьяные протрезвели. Теперь стал слышен отдаленный топот копыт, приближающийся с каждой минутой. И вот сквозь тесовые ворота на луг, ряд за рядом, вошла граничарская конница. Всего сотня, но это была отборная сотня. Впереди, в полном вооружении, в начищенном медном шлеме, ехал старшина Лечко, по бокам от него Долга Трубач и Пайда Черный, сжимавший в руках древко черно-белого знамени граничарского войска. За ними по, так же, по трое в ряд ехали старшины Обух, Нота Рыбарь и дальше, все самые славные рубаки Поймы и ее военачальники. Сидящие на лугу, включая и графа Гуго, встали с лавок и степенно приблизились образовав как бы лук, тетивой которого был строй всадников. Долга протрубил в последний раз и опустил трубу. Лечко привстал в стременах и громовым голосом крикнул:
— Пойма выкликает Лоха Плотника!
Лох вышел из толпы вперед и снял меховую круглую шапку.
— Лох Плотник, старики и старшины порешили, что ты достоин граничарского звания. А имя твое и твоих детей, и детей твоих детей, и всего их потомства, будет занесено в Кленовую книгу. И если кто обидит тебя, то всякий граничар должен встать за тебя. Так же и ты, если кто обидит граничара, должен встать за него. А воля твоя — навеки! Народ! — Лечко поднял, словно для того чтобы лучше видеть и слышать, лошадь на дыбы. — Кто скажет — нет?!
В ответ ему было мертвое молчание.
Лечко спешился и, подойдя к Лоху, который стоял, как каменный, разведя руки, опоясал его саблей.
Затем спешился Обух и, встав на одно колено, прицепил к сапогам Лоха шпоры.
И наконец Нота Рыбарь сорвал с головы Лоха меховую шапку и закинув ее в толпу, нахлобучил взамен войлочный колпак.
Вперед выехал, никем до того не замеченный, плотный человек на пегой кобыле. На нем была одежда веретенника — восьмиконечная железная каска с белым пером на голове, серый панцирь с восьмиконечной же черной звездой на груди и спине и на ногах желтые сапоги.
— Я, младший рыцарь Ордена Веретена, капитан архонской городской стражи Тино Гравин, свидетельствую, все произведено согласно архонским законам.
Обряд превращения новосела в граничара состоялся. Пайда Черный склонил на мгновение черно-белое знамя.
Снова протрубил Долга в серебряную трубу.
Лох, по окаменевшему лицу которого текли слезы, выхватил саблю из ножен и держа ее над головой пошел вдоль кричащей толпы.
Лечко поднял руку и в наступившей тишине прокричал:
— Все видели?!
— Все! — заревела толпа.
— Все слышали?
— Все!
Лох вложил саблю в ножны и поклонился на четыре стороны.
Тогда Лечко засмеялся и обернувшись к всадникам крикнул:
— С коня, ребята. Гулять будем!
— Стойте! — вдруг закричал Лох.
— Что так? — удивился Лечко.
— Спасибо вам, господа граничары. Я вашей ласки и вежества никогда не забуду. Спасибо и вам, — кричал Лох, и было видно как жилы вздулись на его шее, — братки-новоселы. Пусть и вам повезет так же как мне. Пусть и вас когда-нибудь опояшут саблей. А я за Пойму кровь отдам по капле. Я ее и раньше не жалел. Но есть у меня одна просьба! — Лох было потянулся к колпаку, чтобы снять его, но остановленный грозным взглядом Лечко, отдернул руку. Грани-чары шапок не снимают.
— Ну, и что же это за просьба? — еще более грозно спросил Лечко.
— Вы все знаете Дину Трясогузку… — начал было Лох, но замялся, не зная как продолжить.
Лечко пришел ему на помощь:
— Ну, знаем, хорошая женщина. И дети у нее хорошие. А ты-то тут причем?
В толпе захохотали.
— При том, что я хочу на ней жениться! — сказал, уже слегка охрипший, Лох. — Не откажите в любезности.
— Ну, так, сейчас поженим, — сказал Лечко. — Зови невесту.
Толпа раздалась и по образовавшемуся коридору прошла Дина Трясогузка, высокая большеглазая женщина, с несколько костлявым, скуластым лицом. За ней шли дети, старший — Лох Стамеска, младший — Гриха и пятилетняя Жела.
— В круг, господа граничары, — скомандовал Лечко. Люди на лугу образовали круг, среди них Самоха с удивлением узнал высокую фигуру Хата Хурренита, посла короля Гугена Семнадцатого. Он сменил свои черные доспехи на зеленый бархатный кафтан, под которым угадывалась кольчуга, к этой предосторожности Самоха отнесся с полным пониманием, он и сам бы так же поступил на месте хурренита. Рядом с Хатом стояла, закутанная в длинный плащ, не столько скрывающий, сколько подчеркивающий стройность тела, незнакомая девушка, низ лица ее был прикрыт шелковым платком.
«Ого, — подумал Самоха, — неужто хурренитская принцесса?» — и решил непременно это выяснить. Но сначала следовало поженить Лоха. Впрочем тут дело находилось в надежных руках Лечко.
— Сабли вон! — заорал Лечко. Над головами людей вырос лес клинков.
— Лох Плотник, берешь ли за себя эту женщину?
— Беру.
— Обещаешь ли ты заботиться о ней и о ее детях, и жить с ней под одной крышей, и спать с ней в одной постели?
— Обещаю, — сказал Лох.
— До смерти?
— До смерти.
— Теперь ты, Дина Трясогузка. Согласна ли ты, чтобы этот человек взял тебя в жены?
— Согласна, — улыбнулась Дина, с нежностью глядя на Лоха Плотника.
— Да уж вижу, — хмыкнул Лечко, это было нарушение порядка, на которое никто, конечно, не обратил внимания.
— Обещаешь ли ты делить с этим человеком огонь и кров, стол и постель?
— Обещаю.
— До смерти?
— До смерти.
— Покажитесь людям.
Лох и Дина, взявшись за руки пошли, обходя людское кольцо. Им кричали:
— Долгой жизни! Любви! Удачи!
— Ну, — вздохнул Лечко, когда новобрачные, обойдя круг, снова к нему подошли, — теперь-то гуляем?
— Гуляем! — ответил Лох.
Оглушительно загремела музыка. Ребята Безунуго Бочки явно как следует подкрепились и набрались новых сил. К новобрачным потянулись с поздравлениями. А Самоха занял место за столом, чтобы полюбоваться картиной происходящего.
Словно цветной вихрь закружился по лугу, пары пошли в пляс. Танцевали и Араконскую змейку, когда поток танцующих катился по периметру луга, словно гигантская сороконожка. Танцевали и Огневицу, особо ценимую девушками, так как этот танец позволял им в выгодном свете представить все пленительные изгибы своего тела перед восхищенными взорами мужской половины танцующих.