Построили на горе дом для смертоносцев, небольшой, но паукам на первое время хватило. Восьмилапые передали через Саха благодарность и велели деревенским во всем ему подчиняться, потому что он исполняет их, паучью волю, а не то они тут камня на камне не оставят.
Стал Сах править деревней. И, не прошло и года, как тем же макаром прибрал под свою длань всю страну Нуг. Произошло это тихо-мирно, потому что с пауками никто связываться не хотел. А пауки Саха слушались, чуть стоило ему свистнуть, прилетали на своих белых шарах и смотрели, не выпить ли из кого кровушку. Но Сах никого им обижать не позволял, и смертоносцы возвращались в свой дом. И сделали люди Саху золотую корону. И стал он ее носить.
Стало в Нуге хорошо. Да только вдруг пришла саранча. Ждали что восьмилапые ее вспять повернут, да не дождались. Исчезли пауки. А куда, о том никому не ведомо. Саранча же беспрепятственно съела все, что только можно и пошла дальше, пока ее архонские пауки в Мсте не утопили. Много тогда людей погибло в стране Нуг, потому что промедлили с бегством, надеясь на пауков.
А Саха, уцелевшие, когда вернулись к разоренным очагам, нашли на Паучьей горе. Он висел на грушевом дереве, что росло у входа во дворец, обглоданный саранчой до костей. Только по золотой короне и узнали.
Вот и все.
— Так и было, — сказал Чойба Рыжий. — Видел я того Саха, и скелет его обглоданный. А на месте страны Нуг теперь пустыня. Все как всегда. Однако пауками он управлял. Сам не видел, но верные люди сказывали. Подойдет к горе, крикнет: — Завтра в полдень, чтоб были там-то! И на следующий день, ровно в полдень, появляются, там где назначено, в небе шары.
— Нам бы так, — сказал кто-то. — И никаких веретенников.
— Говорили, что Сах этот был волшебником, да кончилась у него волшебная сила. Вот потому, так и получилось. Только не похож он был на волшебника, — вздохнул Чойба. — А веретенники мне в последнее время не нравятся, ходят с просветленными ликам, значит жди гадости.
— Про Саха ничего скажу, — сказал Пайда Белый, — но веретенники много на себя берут. Когда Чакст в Светлоречье сел, что они говорили? — Повеление верховника! — А когда скирлинги из Светлорядья Чакста вышибли, то в Архоне никто не почесался. — Архонских пауков видели все, а вот говорили с ними только веретенники. А о чем, того никому не ведомо. И что в их указах от смертоносцев исходит, а что веретенники от себя добавляют, того не разобрать. Хотя добавляют, похоже, немало.
Конца этого разговора Самоха не слышал, потому что уснул, и проснулся только когда, спустившийся с верхней палубы, Пайда Белый тронул его за плечо.
— Лук в чехол положи, — сказал Белый, — наверху туман. — И добавил вполголоса: — Заполночь из покоев вынесли четверых и побросали в воду, живых ли, мертвых, не наше дело, но знай.
— Не разглядел, кого? — спросил Самоха.
— Да поди их разбери, кто там у них кто. Но одежда на них была богатая.
— Ладно, понял. Вы тут тогда тоже, держитесь друг к другу поближе, что ли.
— Не боись, — засмеялся Белый и стал укладываться.
Наверху, после душноватого отсека, было прохладно. Корабль двигался, окруженный непроницаемой стеной тумана, видимость упала до десяти шагов, и Самоха все же расчехлил лук. То же самое сделали Клепила и Жуч. Может быть, это была излишняя предосторожность, но, замершие, через каждые двадцать шагов, вдоль бортов гвардейцы были вооружены только копьями и мечами.
— Клепила, — спросил Самоха, — как думаешь, почему ход не сбавляем? И ночью и сейчас.
— Сам удивляюсь, — ответил Клепила. — Может волшебство какое, хотя я про такое волшебство не слыхивал. А то есть еще такой полосатый плавунец. Он совсем маленький, не больше двух локтей и плавает всегда одной и той же дорогой, как по нитке. Вот может его как-то приспособили путь указывать. Хуррениты народ хитромудрый.
Ветра почти не было, поэтому паруса были убраны, «Орел» шел на веслах. Полукруглые окна надстройки, застекленные прозрачными кусками крыльев базальтовой мухи слепо глядели в туман. Что за ними творится было не разобрать, но Самоха то и дело поглядывал в их сторону, надеясь, что мелькнет там лицо принцессы Ольвии или, может быть, одной из ее придворных дам.
Один раз ему показалось, что он увидел чье-то лицо, прижавшееся изнутри к окну, но тут посторонний звук отвлек его внимание. Резкий скрип уключин чужих весел.
Из пелены тумана выскочила большая лодка, не уступавшая размером менкитской долбленке, но ее борта были надсажены досками, отчего и назывались такие суденышки насадами. Какое-то мгновение насада шла наперерез «Орлу», и лишь, когда ее нос уже почти коснулся весел фрегата, отвернула и пошла параллельным курсом.
Граничары натянули луки, но людям в лодке было не до них. Простоволосый, обнаженный по пояс человек, огромного роста, забинтованный поперек груди, побуревшими от крови, тряпками, лежал на дне лодки, его голову поддерживала женщина в красной накидке и меховой шапке с раздвоенным верхом, обычным убором знатных халашских дам. На веслах вперемежку с гребцами сидели воины, вид которых говорил, что они побывали в серьезной переделке. Собранные из стальных треугольников халашские брони, закрывавшие человека почти до колен, несли следы ударов и были выпачканы в грязи, на землистых лицах не читалось ничего, кроме безграничной усталости.
Самоха опустил лук, а женщина повернув в его сторону лицо, закричала:
— Путники! Передайте всем, погибла вольность халашей и убит князь Тилитский Сапгир, последний ее защитник. Да будет проклято имя Тушманумана! И всего потомства его! И всех слуг его!
Она еще что-то кричала, но «Орел» уже оставил позади насаду, канувшую в пелене тумана, и снова единственным звуком стал плеск воды и скрип уключин.
— Каждый год одно и то же, — раздался за спиной Самохи незнакомый голос. — Опять халашская вольность погибла. Ну, хоть чумы бы им, что ли, для разнообразия.
Самоха обернулся перед ним стоял тот, кого старый хурренит Замыка, оставшийся на «Беркуте», называл в устье Хемуля послом Хатом. Теперь Хат был без своих черных доспехов, делавших его похожим на вставшего на задние лапы майского жука. Светло-желтый камзол из телячьей кожи, из под воротника которого выбивались кружева белоснежной сорочки, да малиновые штаны с позументом, заправленные в высокие кавалерийские ботфорты, составляли его наряд. Прямой широкий меч в бронзовых ножнах с массивной витой рукояткой в виде кусающего себя за хвост дракона висел на широком узорчатом поясе. Насмешливые светло-серые глаза смотрели твердо, было видно, что их владелец не привык отводить взгляд.
— Итак, господа-граничары, так кажется вас называет? — начал Хат, тягучим, как у всех южан-хурренитов, голосом.
— Можно и так, хурренит, — благодушно отозвался Жуч. — Хоть, как говорится, хреном назовите, только в рот не кладите. А ты, как я понимаю, посол Хат.
Хат сверкнул белоснежными острыми зубами в волчьей улыбке.
— Можно и так, архонец. Посол хурренитского короля Хат, владетель Гинтийский, к твоим услугам.
— Жуч Лихотский, граничар.
— Могу ли я узнать как зовут твоих товарищей, граничар Жуч Лихотский?
Самоха коснулся кончиками пальцев войлочного колпака.
— Самоха.
— Клепила Хлатский.
— Отлично, — Хат стоял, покачиваясь с каблука на носок. — Что ж, господа-граничары, туман спадает, скоро нашему взору откроются увлекательные картины бедствий и смуты, которой охвачена страна Хал. В ожидании этого, приглашаю вас разделить со мной утреннюю трапезу. К тому же, — добавил он небрежно, — принцесса Ольвия желает познакомиться со знаменитыми архонскими вольными стрелками.
— Благодарствуем, владетель Гинтийский, — как старший, ответил за всех Клепила. — Мы тоже будем рады посмотреть на дочь хурренитского короля.
— Прошу, — Хат пригласил следовать за ним.
Стуча подкованными сапогами, граничары поднялись за Хатом по узкой лестнице с поручнями из красного дерева на капитанский мостик, занимавший, так же как и на шнеке, верхнюю часть надстройки. Гвардеец в шлеме, напоминающим формой муравьиный череп, стоящий у лестницы, проводил их спокойным взглядом из под поднятого забрала.