Стол был накрыт на восемь персон, слабый ветер играл кистями парчовой скатерти. Хрустальные графины с рубиновым и изумрудным вином, серебряные и бронзовые блюда, тяжелые золотые кубки, корзинки с фруктами. Ну, Самоха примерно так и представлял себе стол за которым завтракают принцессы. Капитан Летимак, стоявший у штурвального колеса, приветственно помахал им рукой. Вероятно ни одна особа королевской крови не смогла бы вытряхнуть Летимака из засаленного халата. Правда, теперь длинные уши его кожаной шапки были завязаны на макушке.
— Литиций, вина господам-граничарам. Ну, и нам, грешным, тоже, — сказал Хат.
Появившийся, как из-под земли, Литиций мало походил на лакея. Перебитый нос и багровый рубец Шрама на лбу, а также грязноватый синий кафтан, с петлями для метательных ножей на замшевых обшлагах, красноречиво свидетельствовали, что сервировка стола и наливание вина в чужие кубки вряд ли составляют смысл его жизни, что он немедленно и доказал, расплескав вино по скатерти.
К тому же на левой руке Литиция не доставало доставало двух пальцев, мизинца и безымянного. За стол, очевидно, в ожидании персон королевской крови, садиться не стали. Пили, стоя у лееров. По примеру Хата, граничары маленькими глотками цедили терпкую изумрудную жидкость с запахом полыни.
— Ну, что вам сказать, господа граничары, — сказал Хат. — Прошу простить за некоторую простоту приема. Еще вчерашний ужин обслуживали люди из династии потомственных кухарей и халдеев, братья Рокамбор, Жано, и малыш Кукуц. Смею вас заверить, уж они бы не пролили бы ни капли. Но, увы, к сожалению один из них, а именно, малыш Кукуц был замечен вчера в тот миг, когда подсыпал некий серый порошок в бульон из куриных гребешков, который так любит принцесса Ольвия, в отличие, к слову сказать, от славных братьев, которые наотрез отказались его попробовать. Причем старина Рокамбор ссылался на врожденную нелюбовь к куриному бульону, Жано утверждал, что у него ужасно болит живот, а малыш Кукуц молчал, как рыба, что согласитесь, было уже просто невежливо. Литицию пришлось повозиться вливая в бравых братьев злополучный бульон, который, действительно, подействовал на них самым неприятным образом. Опуская промежуточные сцены спектакля, скажу только, что под занавес они почернели и скрючились.
— Как бобовые стручки, — вставил Жуч. Хат внимательно посмотрел на него.
— Именно. Кстати, Жуч Лихотский, не тебя ли я имел честь видеть на вчерашней свадьбе в обществе весьма легко одетой дамы с роскошным бюстом? У тебя, если мне не изменяет память, был очень решительный вид. Вид человека, решившегося утратить невинность любой ценой. Дружище, пусть это останется между нами, принцесса Ольвия была растрогана до слез. Ей, взращенной за высокими стенами отцовского дворца, среди придворной фальши, была в диковинку эта первозданная свежесть чувств, с которой ты волок объект своей страсти в ближайший сарай.
— Если с роскошным бюстом, то точно он, его сиятельство Жуч Лихотский, — едко сказал Клепила. — И эта фамильная склонность к дровяным сараям…
— Да, мы такие, — согласился Жуч. Хат кивнул.
— Похвально. А паж, еще совсем дитя, неотлучно следовавший за своим господином и наконец застывший пред дверью, так сказать, алькова, с обнаженной саблей, охраняя покой влюбленных. Он привел принцессу в совершеннейший восторг.
— Да, насмотрелся бедный Стамеска картинок, — промолвил Самоха, терпеливо ожидая, когда Хат даст понять зачем ему спозаранку понадобились грани-чары.
А Хат продолжал:
— Вернемся, однако, к куриному бульону. Его смертоносное действие не ограничилось семейством лакеев. Слова, произнесенные ими в агонии, стоили жизни еще двум нашим слугам, постельничему Круадаку и камердинеру баронессы Тугенвиль Ольдурону. Пробегая по темному коридору, они случайно наткнулись на кинжал Литиция. Надеюсь эта трагическая история не испортила вам, господа граничары, аппетита.
— Не испортила, — сказал Самоха. — Тем более, что, похоже, они не последние кому предстоит наткнуться на кинжал братца Литиция, пробегая по темному коридору.
— Возможно. Но мы к этому еще вернемся, а пока, — Хат поставил кубок на стол. — Дочь короля Гугена Семнадцатого принцесса Ольвия!
В надстройке открылась неприметная, низенькая дверца и на мостике появилась принцесса, сопровождаемая двумя дамами, рыжеволосой и черноволосой.
«И это вся свита?» — разочаровано подумал Самоха. Но тут за спиной его грянула музыка и, на мгновение обернувшись, Самоха увидел, что верхняя палуба полна народу. Дамы и кавалеры в пестрых одеждах, не менее пятидесяти душ, в общей сложности, прогуливались, залитые светом солнца, которое пробилось сквозь туман. Утренний летний ветер поднимался всегда примерно в одно и то же время, на всем протяжении Мсты, независимо от того, были ли это берега Архонии или страны Хал.
Послышался легкий шелест вытаскиваемых из ножен клинков, граничары, отсалютовали принцессе, и удостоенные ее кивка, были ей представлены и приглашены за стол. Надо честно сказать, принцесса Ольвия не произвела на Самоху сильного впечатления, видал он барышень и покрасивее, та же Юла Кружевница, но ведь они не были принцессами.
И, как бы то ни было, следовало все надлежащим образом рассмотреть и запомнить, чтоб было о чем рассказывать в Лихоте долгими зимними вечерами, если случится дожить до старости.
Итак, особой красотой принцесса Ольвия не отличалась, ее черноволосая спутница, как оказалось, баронесса Тугенвиль, выглядела куда более лакомым кусочком. Впрочем, она, видимо, еще переживала утрату своего камердинера Ольдурона и была уныла, несмотря на волны теплоты и симпатии, излучаемые Жучем в ее сторону.
Что до рыжей спутницы принцессы, княжны Гениды Ло, то она тоже была ничего себе.
Литиций, между тем шмякнул на стоящее перед Самохой блюдо, расписанное пляшущими пастушками, кусок жареной изюбрятины, и, глядя на лезвие ножа, с непостижимой быстротой сверкнувшее в кулаке граничара, одобрительно хмыкнул.
С верхней палубы раздавался мерный рокот барабанов и пронзительный посвист виолы, сопровождаемые стуком каблуков танцующих пар.
Клепила непринужденно орудуя ножиком, поинтересовался:
— Принцесса, а чего это они у вас натощак пляшут?
Карие глаза принцессы встретились со светло-коричневыми, как шляпки маслят, скользкими зрачками ведуна.
— Видишь ли, друг мой, — сказала она, ее светлое личико окаймленное шелковистыми прядями каштановых волос, приняло важное выражение. — У каждого из королевских детей есть свой круг приближенных, так называемый малый двор. Люди, которых ты видишь, это и есть мой малый двор. Это очень верные люди, любовь ко мне не давала им никаких выгод, а напротив, грозила бесчисленными бедами, все королевство знает, что мои братцы порядочные болваны.
— Да, — принцесса улыбнулась, уже больше не глядя на растаявшего, как сугроб под весенним солнцем, Клепилу.
С Жучем тоже все было ясно, всецело поглощенный созерцанием прелестей княжны Гениды Ло, каждое движение которой отзывалось на его широком бесхитростном лице бурей противоречивых чувств, колебавшихся от почтительного обожания до животной страсти, он, судя по всему, еще не решил, какое именно орудие из арсенала его большого сердца более подходит для осады надменной красавицы и, до выяснения этого вопроса, пускал в ход все подряд. Теперь взгляд принцессы был обращен на Самоху. Он ей кого-то напоминал, не человека, а так, может быть, голос. Фелициата, кормилица, мастерица давать советы, ни один из которых не пригодился, не ее ли это речи?
— Есть люди слепленные из глины, а есть, слепленные из пепла. Кости у них легкие как у птиц, броня их — ветер. Держись от них подальше, принцесса Ольвия, дочь хурренитского короля.
Самоха, ни о чем не подозревая, безмятежно жевал мясо, топорща выгоревшие под солнцем Поймы редкие усы. Летиций следил, чтоб кубок его не пустовал, туман над Мстой рассеивался, и жизнь была слишком хороша, чтобы задумываться о ее смысле.