А Лена тоже счастлива. И моряк...
Перед судом — свидетель Баратов, механик промкомбината. Он в кирзовых сапогах и прорезиненном плаще. А под плащом, на спецовке, должно быть, комсомольский значок. Рубит фразы:
— Подсудимых знаю. Личных счетов не имею.
— А вы, Солярин? — спрашивает судья.
— Н-не помню, — мохнатые брови сдвигаются.
— Точнее, Солярин.
— Не имею.
Свидетель рассказывает, что запасные части приобретались у барышников втридорога, централизованное снабжение игнорировалось.
Бывший директор ерзает, делает непонятные знаки. Адвокат — человек с коричневой лысиной, в роговых очках — перехватывает эти знаки. Пытается вставить реплику.
— Не мешайте! — властно предупреждает его судья.
«Правильно!» — соглашается про себя Ченцов.
Наконец адвокат получает слово.
— Так вы заявляете, что двигатель к «С-80» был приобретен незаконно? А за сколько, позвольте вас спросить?
— Смотрите том третий, страница девяносто четвертая, — охлаждает его пыл судья. — Не нужно задерживать следствие.
Адвокат смотрит том третий, страницу девяносто четвертую и умолкает.
«Неужели это — Лена? Та самая Лена с «мягким» характером?» — думает Ченцов.
— У нас личные счеты! — кричит Солярин. — Я не признаю показаний свидетеля!
— Признавать будете не вы, а суд — спокойно поправляет судья. — А насчет личных счетов — напрасно. Вы сами подтвердили, что не имеете личных счетов к Баратову.
«Такая не скажет: решай сам, решай за меня!» — думает Ченцов.
Он смотрит на Елену так, словно сделал открытие.
После судебного заседания они вместе выходят на улицу. Ченцов хочет спросить ее о моряке, вообще о том, как она живет, но почему-то говорит о деле, которое сегодня слушалось в суде. Откуда берется вся эта мразь и как можно защищать Солянкина?
— Солярина, — поправляет Елена.
— Ну, Солярина, — искренне возмущается он. — Солярин — жулик. Самый настоящий жулик. Я убежден в этом.
— Одного убеждения мало, — возражает она. — Нужны доказательства.
— Солярин — беспардонный, страшный человек! — настаивает Ченцов.
— Вы разве его знаете?
Он даже останавливается.
— Кто — я? Понятия не имел, что он существует.
Елена смотрит на него испытующе:
— Но ведь если так, вы можете ошибиться. Не всегда первое впечатление самое верное.
— Знаю, знаю, — вдруг улыбается Ченцов. — Только я верю своей интуиции.
Она тоже улыбается и предлагает:
— У вас, наверное, свободный вечер, Семен. Зайдемте к нам, посидим.
Он застигнут врасплох. Знает: одному будет очень тоскливо. И не хочется возвращаться в гостиницу. Но, с другой стороны, прийти в чужую семью...
Он решается:
— Я сейчас! — сворачивает к гастроному.
Она ждет на улице.
Он возвращается скоро.
— А вот это можно было не делать, — мягко упрекает она, показывая глазами на его сверток.
С гор дует ветер. Сгущаются сумерки. Желтой мережкой вспыхивают фонари...
Желтый свет льется из-под абажура. Ченцов сидит в небольшой уютной комнате. Рядом стеллажи с книгами. Между ними заблудившийся медвежонок. Над стеллажами — этюд маслом. На столе «Виргинцы» Теккерея.
Разговор не клеится. Что-то о погоде, о кино.
Она прислушивается к звонку в передней. Выходит открывать дверь.
Моряк!..
И вдруг ему хочется, чтобы моряк не приходил.
Но входит Елена. Одна. Он вопросительно смотрит на нее.
— За газ собирают деньги.
Она накрывает на стол. Эти пирожки, наверное, с мясом. Как давно он не ел домашние пирожки! Она разворачивает сверток.
— Всё-таки коньяк?
Первый тост — за хозяйку дома, второй — за гостя.
— Так ты что же, одна живешь? — Он не замечает, что перешел на «ты».
Она не поправляет его.
— Одна.
Сейчас он спросит о моряке.
— Давай еще выпьем.
— Пей, — отвечает она.
— А ты?
— Я не хочу больше.
Она пересаживается на диван. Он наполняет стопку до краев.
— Твое здоровье! — и выпивает залпом.
— А помнишь, как в ливень, — тихо говорит Елена. — Да, это был настоящий ливень... Я куда-то спешила и промокла до ниточки... А ты встретил и спрятал меня под шинель?
— Не помню, — сознается он, досадуя на себя.
Она смеется, чуть подзадоривая:
— А ты хороший, Семен. Это ведь было. И так было тепло под твоей шинелью.
Он подсаживается к ней и берет за руки. Она улыбается и неожиданно говорит:
— Знаешь, Семен, а повидайся-ка ты завтра с Ольгой.
Он смотрит на нее растерянно.
— Семь лет — срок большой, — продолжает она. — И я, конечно, могу вас развести. Но, как судья, я должна вначале попытаться вас примирить. Как друг — тем более... Скажу честно: такие попытки редко удаются. Уж если люди решили разойтись — они расходятся. И я бы, например, от нашего кодекса о браке, семье и опеке мокрого места не оставила... Не на суде, раньше нужно вмешиваться в семью. Пойми меня: вмешиваться — не значит мешать; укреплять семью, научить людей жить красиво... Ты спросишь: почему же я предлагаю повидаться с Ольгой? — Она задумывается, словно подбирая слова, которые бы он лучше понял. — Да потому, что Ольга еще любит тебя.