Выбрать главу

Он делает нетерпеливое движение.

— Подожди, — говорит она. — Как судья и как друг я не могу признать причину вашей размолвки состоятельной. Кто же не ошибается в двадцать лет?.. Подумай, Семен. И если в твоем сердце еще сохранилось чувство — не глуши его.

Неужели всё, что только что было в этой комнате — и вино, и ее руки — тепло их он еще чувствует, — неужели всё для того, чтобы выслушивать судейские сентенции?

— Но у нее ребенок, — возражает он, подыскивая самые веские аргументы. — И у ребенка — отец.

Теперь они снова сидят за столом. Она долго мешает ложечкой в чашке. И вот он видит ее глаза — прямые и честные:

— Отец не любит ребенка. И не любит Ольгу.

Ченцов в недоумении:

— Зачем же тогда ей понадобился развод?

Она говорит, отставляя чашку:

— Это очень сложно, Семен, дорогой... Сложно страшно... Дело в том, что у человека, с которым жила Ольга, есть другая семья. В другом городе. И есть ребенок. Вначале он скрывал это. А когда она должна была родить, заявил, что вернется к прежней семье.

— А потом? — напряженно спрашивает Ченцов.

— Потом нужно было регистрировать ребенка, и Ольга не захотела тебя связывать.

— Ну, а где же этот... отец? — говорит он, с беспокойством думая об Ольге.

— Его нет, — отвечает Елена. — И лучше тебе не знать, где он и кто он. Я уверена, что он никогда даже не вспомнит о ребенке. Никогда не встанет на вашем пути. Вот и подумай. До завтра.

Ченцов молчит. Он не был подготовлен к такому разговору. А она продолжает:

— Мне хотелось повидаться с тобой до суда, потому я и отложила дело. Уж ты, пожалуйста, извини.

Он вдруг догадывается:

— Тебя Ольга просила?

— Нет, нет! — перебивает она. — Поверь, Ольга меня ни о чем не просила. — До Ченцова с трудом доходит смысл ее слов. — А ребенок...

Он вставляет раздраженно, чувствуя себя усталым жалким:

— Дело не в ребенке. А в том, что столько лет мы могли обойтись друг без друга.

— И всё-таки повидай ее, — мягко, но настойчиво просит Елена.

 

На утро Ченцов встает разбитый, с тяжелой головой. Ни о чем думать не хочется.

Он надевает пальто и спускается в вестибюль.

С дивана поднимается женщина в белой шубке. Прижимает к груди ребенка.

— Ольга? — изумляется Ченцов.

Она кивает смущенно и радостно. Глаза влажные.

Он идет навстречу.

— Пойдем отсюда, — просит она, глотая слезы...

Свежо. Еще не улегся ветер. Ольга заботливо подвертывает одеяльце.

— Вот, — говорит она виновато, показывая на сына.

Что-то вскипает в груди, похожее на обиду, но Ченцов заставляет себя улыбнуться.

Они идут, не замечая прохожих.

— Я знала, что ты приехал, — говорит Ольга смущенно. — Мне, наверное, не следовало тебя видеть. Но знаешь, как-то очень хотелось.

— Сколько времени мальчику?

— Три месяца.

— Замерзнет.

Она качает головой.

— Всё-таки лучше зайти в помещение, — настаивает Ченцов, зная, что она согласится.

И действительно, Ольга спрашивает:

— Куда?

Он показывает на столовую:

— Заодно и позавтракаем.

Она кивает, и он узнает прежнюю, безропотную Ольгу.

Без шубки она кажется девочкой — стройной и тонкой. Но где же ее коса? И разве это ее глаза — беспокойные, грустные? И губы — бескровные, стертые.

Ему становится больно.

Ольга прикрывается косынкой, чтобы накормить ребенка.

— Я часто вспоминаю, как мы вместе ходили в горы... — говорит она.

— Да.

— А помнишь...

Официантка подает шницель. Ченцов лениво берет вилку. Ольга к еде не притрагивается.

Перед ним — женщина, которую он любил. Ченцов пытается заставить себя поверить в это. Пытается расшевелить то светлое чувство, что теплилось в нем все эти годы. Но чувства нет. Есть только жалость.

Говорить ли, что вчера был у Елены?

Он хмурится:

— Как фамилия, ну... отца твоего ребенка?

— Солярин, — выдавливает она.

Он где-то уже слышал эту фамилию. И вдруг холодеет:

— Солярин? Директор промкомбината?!

Она опускает голову.

Он задыхается от возмущения и обиды. Так вот почему Елена...