Он делает нетерпеливое движение.
— Подожди, — говорит она. — Как судья и как друг я не могу признать причину вашей размолвки состоятельной. Кто же не ошибается в двадцать лет?.. Подумай, Семен. И если в твоем сердце еще сохранилось чувство — не глуши его.
Неужели всё, что только что было в этой комнате — и вино, и ее руки — тепло их он еще чувствует, — неужели всё для того, чтобы выслушивать судейские сентенции?
— Но у нее ребенок, — возражает он, подыскивая самые веские аргументы. — И у ребенка — отец.
Теперь они снова сидят за столом. Она долго мешает ложечкой в чашке. И вот он видит ее глаза — прямые и честные:
— Отец не любит ребенка. И не любит Ольгу.
Ченцов в недоумении:
— Зачем же тогда ей понадобился развод?
Она говорит, отставляя чашку:
— Это очень сложно, Семен, дорогой... Сложно страшно... Дело в том, что у человека, с которым жила Ольга, есть другая семья. В другом городе. И есть ребенок. Вначале он скрывал это. А когда она должна была родить, заявил, что вернется к прежней семье.
— А потом? — напряженно спрашивает Ченцов.
— Потом нужно было регистрировать ребенка, и Ольга не захотела тебя связывать.
— Ну, а где же этот... отец? — говорит он, с беспокойством думая об Ольге.
— Его нет, — отвечает Елена. — И лучше тебе не знать, где он и кто он. Я уверена, что он никогда даже не вспомнит о ребенке. Никогда не встанет на вашем пути. Вот и подумай. До завтра.
Ченцов молчит. Он не был подготовлен к такому разговору. А она продолжает:
— Мне хотелось повидаться с тобой до суда, потому я и отложила дело. Уж ты, пожалуйста, извини.
Он вдруг догадывается:
— Тебя Ольга просила?
— Нет, нет! — перебивает она. — Поверь, Ольга меня ни о чем не просила. — До Ченцова с трудом доходит смысл ее слов. — А ребенок...
Он вставляет раздраженно, чувствуя себя усталым жалким:
— Дело не в ребенке. А в том, что столько лет мы могли обойтись друг без друга.
— И всё-таки повидай ее, — мягко, но настойчиво просит Елена.
На утро Ченцов встает разбитый, с тяжелой головой. Ни о чем думать не хочется.
Он надевает пальто и спускается в вестибюль.
С дивана поднимается женщина в белой шубке. Прижимает к груди ребенка.
— Ольга? — изумляется Ченцов.
Она кивает смущенно и радостно. Глаза влажные.
Он идет навстречу.
— Пойдем отсюда, — просит она, глотая слезы...
Свежо. Еще не улегся ветер. Ольга заботливо подвертывает одеяльце.
— Вот, — говорит она виновато, показывая на сына.
Что-то вскипает в груди, похожее на обиду, но Ченцов заставляет себя улыбнуться.
Они идут, не замечая прохожих.
— Я знала, что ты приехал, — говорит Ольга смущенно. — Мне, наверное, не следовало тебя видеть. Но знаешь, как-то очень хотелось.
— Сколько времени мальчику?
— Три месяца.
— Замерзнет.
Она качает головой.
— Всё-таки лучше зайти в помещение, — настаивает Ченцов, зная, что она согласится.
И действительно, Ольга спрашивает:
— Куда?
Он показывает на столовую:
— Заодно и позавтракаем.
Она кивает, и он узнает прежнюю, безропотную Ольгу.
Без шубки она кажется девочкой — стройной и тонкой. Но где же ее коса? И разве это ее глаза — беспокойные, грустные? И губы — бескровные, стертые.
Ему становится больно.
Ольга прикрывается косынкой, чтобы накормить ребенка.
— Я часто вспоминаю, как мы вместе ходили в горы... — говорит она.
— Да.
— А помнишь...
Официантка подает шницель. Ченцов лениво берет вилку. Ольга к еде не притрагивается.
Перед ним — женщина, которую он любил. Ченцов пытается заставить себя поверить в это. Пытается расшевелить то светлое чувство, что теплилось в нем все эти годы. Но чувства нет. Есть только жалость.
Говорить ли, что вчера был у Елены?
Он хмурится:
— Как фамилия, ну... отца твоего ребенка?
— Солярин, — выдавливает она.
Он где-то уже слышал эту фамилию. И вдруг холодеет:
— Солярин? Директор промкомбината?!
Она опускает голову.
Он задыхается от возмущения и обиды. Так вот почему Елена...