Шло время. Разгневанный Султанбек не оставлял мысли о Савсан. На Памире установилась советская власть. Казалось, что теперь Султанбеку не до девушки. Но не тут-то было: Савсан повзрослела, стала еще красивее и все больше нравилась баю. Правда, теперь Султанбек не посылал больше гонцов, а решил, как это полагается по восточным обычаям, дать родителям калым и забрать девушку на «законных» основаниях. Много лет отец Савсан и слышать не хотел о калыме, но, когда девушке исполнилось двадцать лет, Худоназар согласился.
Ошибка Фаязова
Председатель колхоза Назаршо, высокий, широкоплечий, уперся большими ладонями в стол и так сердито, всей своей внушительной фигурой устремился вперед, что можно было подумать, будто он угрожает Фаязову. Но он не угрожал. Не ярость, а тревога была в его черных умных глазах. Я смотрел на его скуластое, избитое оспой лицо, сердито сжатые губы, на широкую грудь, туго затянутую в красноармейскую гимнастерку, и мне не верилось, что этот человек только что вернулся из больницы. Он был полон сил и неуемной энергии.
— На рассвете видели… На той стороне, — тихо говорил он.
Фаязов, казалось, не слушал. Опустив голову, он мял в пальцах потухшую папиросу.
— Бараны не все. Половина осталась, — продолжал рассказывать Назаршо. — Понимаешь, Рашид? Он жадный. И я знаю: этот жадюга обязательно вернется.
— Вернется? Ну и что? Он границу нарушил. Да еще с такой отарой. Скот угнал. Меня спросят, как ты, Фаязов, выполняешь свой долг? Что я скажу?
Фаязов бросил потухшую папиросу в консервную банку, которая служила пепельницей.
— Долг? Не мог же ты в душу залезть каждому шакалу? — Назаршо поднялся во весь свой богатырский рост.
— Выгораживаешь меня? А ты не выгораживай. Мог! — Фаязов стукнул кулаком по столу, и консервная банка подскочила. — Мог! Обязан! Я границу охраняю и отвечаю за нее головой!
— А мы, что же, не охраняем? — В голосе Назаршо звучала обида. — Помогать вам — это и наш долг.
— Так-то так. Но все-таки главный виновник я. Мой характер. Моя дурная натура. Прав был комиссар. — Фаязов вышел из-за стола и наклонился к Назаршо. — Разгорячился, пригрозил Султанбеку. Сказал: заберем твоих баранов и раздадим беднякам. — Несколько успокоившись, Фаязов обернулся ко мне. — Что будем делать, комиссар?
Я понял: начальник ждет моего совета, но что я мог посоветовать?
— Надо усилить охрану границы.
— Это ясно. Но как вернуть оттуда этого негодяя?
— Теперь его не вернешь, — ответил я.
— Сам знаю. А вернуть нужно. Надо что-то придумать… Найти какой-то способ. И вернуть.
— Нет таких способов, — сказал я.
— А вдруг есть? — Фаязов таинственно взглянул на меня, и в глазах его промелькнула задорная улыбка. — Ты, комиссар, напрасно не ищешь выхода. У меня болит душа: враг безнаказанно перешел границу…
— И у меня болит. И я думал.
— И ничего не придумал?
— А что можно придумать? Все пути ведут к границе, а дальше нельзя.
— Можно и дальше… но голову отсекут.
— Значит, нельзя, — сказал я.
Этот день был полон хлопот. Мы излазили весь участок. Назаршо поднял местных активистов. Я поздно лег спать и встал на рассвете. Пора было идти в наряд. Я заглянул в канцелярию. Фаязов еще не ложился спать. Он сидел за столом и курил. Консервная банка была полна окурков.
Лицо его осунулось, почернело, глаза воспалились.
Фаязов обрадовался моему появлению и тепло, по-дружески сказал:
— Наряды, которые ты должен проверять, я сам проверю. А ты сходи по Зангезурскому ущелью в тыл. До озера. Познакомишься с участком и заодно посмотришь, нет ли следов.
Я не знал, что Фаязов хитрит и отправляет меня в тыл, чтобы я не помешал ему перейти границу и вернуть Султанбека.
Озеро было далеко. До него я добрался только к полудню. Никогда не думал, что на нашем участке есть такое большое озеро. На голом песчаном берегу, опоясывающем озеро, не было видно ни одного человека. Но следы на песке указывали, что люди здесь бывают часто.