Я попросил Фаязова разрешить и мне поехать в Старый Рын вместе с бойцами. Командиры отделений, Кравцов и Максимов, на конях давно скрылись за поворотом, а наша повозка тряслась и подпрыгивала на ухабах. Лошади неслись рысью. Повозочный Фартухов придерживал их слегка за вожжи, но чаще показывал им кнут, и гнедые рвались вперед. На одной стороне повозки сидели, свесив ноги, Мир-Мухамедов и Шуляк, на другой — Прищепа и я. Мне все-таки удалось выпросить у начальника заставы шестерых бойцов вместо троих.
Около новых кибиток суетились люди. Одни что-то приколачивали, носили, копали; другие стояли и просто смотрели. Женщины и дети сидели и лежали на разостланных кошмах, одеялах, узлах. Кое-где тлели очаги.
По дороге тянулись навьюченные домашними вещами трудяги-ослики. За ними брели с узлами и без узлов мужчины, женщины, дети.
— О, начальник! Салом! — радушно закричал Сары-Сай, подняв руку.
Я соскочил с повозки.
— Знакомься, начальник, наш учитель Вахид.
Около Сары-Сая стоял молодой парень. У него было приятное, чуть опаленное загаром лицо, полные, будто припухшие, губы, веселые умные глаза.
— Вы что? Тоже переселять едете? — как-то просто, по-дружески спросил он, словно мы с ним были давно знакомы.
— А как же? Весь Рын вышел. И мы решили не отставать. Событие-то какое! Люди из пещер переходят в кибитки. Да я бы такое переселение проводил под звуки оркестра!
— Удивительный кишлак! Вот я таджик, но до сих пор не знал, что есть люди, которые всю жизнь прожили в пещерах. А, оказывается, есть. Теперь своими глазами увидел.
Вахид говорил по-русски чисто. Он все больше и больше нравился мне.
— Раз учитель есть, значит, в Рыне будет школа? — спросил я.
— Все будет — и школа, и ликбез, и комсомольская организация. Вот они, будущие комсомольцы и первые мои ученики, — показал он на молодых парней, которые подходили к нам.
— Одного я знаю. Айдара.
Высокий, плечистый парень, услышав свое имя, протянул мне сильную, мускулистую руку.
— Салом, начальник! — Глаза его диковато блеснули из-под нахмуренных бровей.
Ко мне подбежал и схватил мою руку низкорослый скуластый крепыш. Он был совершенно рыжий. Такого цвета волосы редко встречаются у таджиков. Он весело улыбнулся и тронул меня за рукав гимнастерки.
— Аскар будет?
— Аскар, аскар — красноармеец, — подтвердил я и спросил, как его зовут.
— Кадыр, — ответил за него Сары-Сай. — А это братья Ашур и Навруз. — Он показал на коренастых краснощеких парней, очень похожих друг на друга.
Они стояли в стороне и казались чем-то недовольными.
Айдар решительно шагнул к учителю и довольно бесцеремонно отстранил рукою Кадыра.
— Мой не пойдет школу, — сказал он твердо и жестко.
Вахид удивился:
— Как? Ты же сам только записался? И они записались. — Учитель с недоумением посмотрел на парней.
— И они не пойдет. Моя сказал: не ходи! И они не пойдет, — сказал Айдар.
Ашур и Навруз согласно закивали головой.
— А ты, Кадыр? — спросил учитель.
— Мой пойдет.
Учитель что-то сказал по-таджикски парням, но никто ему не ответил. Айдар стегнул своего ослика прутом и зашагал дальше. За ним двинулись остальные парни. Пораженный таким непредвиденным поворотом дела, Вахид долго с досадой смотрел на них, потом повернулся ко мне.
— Видали? Согласились, а по дороге передумали. Придется начинать сначала.
— Взрослый таджик не пойдет в школу. Не, не, не! Не понимает. Отсталый человек, — сказал Сары-Сай.
Мне показалось, будто старик в душе радуется этому неожиданному отказу парней.
— Пойдут, все пойдут, — убежденно сказал Вахид.
Я пожелал Вахиду успехов и догнал повозку.
Старый Рын безмолвно прощался со своими обитателями, которые, как муравьи, копошились в пещерах, сновали по тропкам вниз и вверх — от повозок, что стояли у подножия, к своим норам и назад, перетаскивая нехитрые пожитки. Несли рваные халаты, дырявые кошмы, деревянные корыта, ступки, закопченные горшки, обноски обуви, рвань и хлам. Я удивился, не слыша радостных возгласов, не видя веселых улыбок. Люди словно не радовались тому, что они перебираются в новые кибитки, где не будет гулять ветер и обжигать холодом камень. Лишь после, привыкнув к нравам горных жителей, я узнал, что дурной приметой считается у дехкан слишком сильно выражать свою радость на пороге счастливого события.
Мы несколько раз побывали в Рыне и у подножия горы. Фартухов, стоя на повозке, укладывал вещи, а мы с Назаршо, Шуляком и Мир-Мухамедовым носили из пещер мешки с пшеницей, вязанки сена и хвороста. Я заметил Худоназара. Он поднимался по тропе вверх. Мне хотелось поговорить с ним, и я с Мир-Мухамедовым направился за ним. Худоназар вдруг куда-то исчез. Мы подумали, что он зашел к себе, и повернули к его пещере.