Станок остановился: трос дважды дернулся.
— Передвинуть вправо и отпустить немного! — скомандовал начальник, хотя все прекрасно знали эти давно выработанные условные знаки.
Трос стали передвигать вправо, пока он трижды не дернулся.
— Поднимать!
Станок все чаще и чаще останавливался; трос передвигали то вправо, то влево и снова тянули.
— Вот они!
Не знаю, кто это крикнул. Наклонившись, я увидел в расщелине выплывающего из темноты человека, затянутого в сетку, и рядом зеленую косынку. Геологи забегали, заторопились. Я очутился почему-то около подъемного станка и видел только согнутые спины, ноги, ползущий трос и ожидал, что вот-вот появится она, эта женщина-богатырь. Наконец показалась рука, узкая, маленькая, смуглая. Голова, повязанная зеленой косынкой… И вот уже геологи помогают выбраться наверх маленькой, худенькой женщине, похожей на девочку, в синем, забрызганном грязью лыжном костюме.
— Молодчина, Савсан! — пожимает ей руки взволнованный начальник партии.
Савсан! Это имя мне было знакомо. Неужели она? Савсан? Та самая?..
Мне хотелось взглянуть на нее, и я стал пробираться сквозь толпу. Геологи чуть расступились. Кто-то принес носилки, и на них бережно положили Латыпова. Он не двигался. Очевидно, потерял сознание. Голова и руки его были перебинтованы. Женщина поправила повязку на его голове и выпрямилась.
Да, это была она, Савсан. Я чуть не вскрикнул. Савсан! Такая же, как прежде, ничуть не изменилась. Только лицо, тонкое, смуглое и красивое, стало чуть энергичнее… И еще… морщинки… Тогда их не было…
Савсан не узнала меня, хотя даже дотронулась рукой, отстраняя людей.
Носилки подняли и понесли. И она пошла вслед за ними.
— Савсан!
Она через плечо взглянула на меня, остановилась. Глаза вспыхнули радостью и удивлением.
— Ой, Петя? Ты?!
— Как види-те…
Я произнес это с запинкой. Как обращаться теперь к этой женщине? На «ты»? На «вы»? Думал ли я в те годы, в те давние годы, тридцать лет назад, что когда-нибудь придется ломать себе голову над этим вопросом?
Она подбежала, стиснула мою руку обеими руками, стала всматриваться в мое лицо, и я подумал, что, наверно, заметила морщинки и у меня.
— Ну и встреча, ну и встреча!.. — повторяла она. — Какими же судьбами? Где ты сейчас?
Она первая сказала мне «ты». Нет, не обмолвилась — снова обратилась вот так, по-давнему, по-дружески. И мне сразу стало легко.
— Видишь — снова на Памире. Служба…
Она приподнялась на цыпочки, дотронулась пальцем до звезды на погоне моего кителя.
— Подполковник…
Геологи уже ушли далеко от нас. Мы поспешили вслед за ними. Савсан двигалась легко, как девчонка, ловко перепрыгивая через камни.
— Давно здесь? Что же я тебя не видела?
— Полгода уже. А как ты могла увидеть?
Савсан все посматривала на меня.
Ее позвали к больному.
— Прости, потом поговорим! — крикнула она на ходу и побежала.
Застава Рын
Шел 1930 год. Я окончил училище и получил назначение на Памир. До Оша я ехал поездом, а из этого городка, стоящего у ворот Памира, добирался до пограничного отряда свыше месяца. Утомительным и бесконечным мне показался этот путь. По горным тропам через перевалы и ущелья меня тащили то верблюды, то лошади. Но большую часть пути пришлось идти пешком.
Но вот этот нелегкий путь уже позади. Я — в кабинете начальника отряда Кузнецова. На мне новое обмундирование, полученное еще в училище, до блеска начищенные сапоги, на плечах поскрипывают новые ремни. На петлицах — два кубика. Это значит, что я заместитель начальника заставы по политической части.
Я вытянулся по стойке «смирно» и замер. Кузнецов тоже стоит за столом, покрытым зеленым сукном, сухощавый, очень высокий, в ладно подогнанном обмундировании. Лицо волевое, с тонкими, строго сжатыми губами. Взгляд острый, требовательный. Все в нем несуразно длинное и тонкое — ноги, руки, торс, но отличная строевая выправка словно совсем устраняет этот недостаток.
Кажется, в нем заложена какая-то внутренняя сила, которая делает его очень живым и привлекательным. Он ходит ровно, легко, пружинисто — приятно на него смотреть. Я целый час наблюдал за ним, пока дожидался, когда он освободится, — Кузнецов перед зданием штаба отряда показывал начальникам застав упражнения на брусьях и турнике. Тогда я понял, что он не только превосходный спортсмен, но по душе и по крови строевик, влюбленный в дисциплину, в выправку, в исполнительность бойца.