Вечером мы прибыли на заставу, а через день туда пришли четверо дехкан вместе с Хасаном и доложили, что скот возвращен.
Налет басмачей
Когда на Памире выпадает большой снег, закрываются тропы, дороги, перевалы, многие кишлаки бывают отрезаны на полгода от всего мира. Кишлак Рын, а с ним и наша застава не избежали этой участи. И мы радовались, что до снега успели завезти в кишлак хлеб.
В правлении колхоза я застал Назаршо, Вахида и незнакомую женщину в новеньком синем пальто и белом платке.
— Давно мы тебя не видели, комиссар, — приветливо встретил меня Назаршо. — Знакомься, Петр Андреевич, — представил девушку Вахид, — наша учительница ликбеза Иранак Муссоева.
— Вот хорошо, в кишлаке два учителя, — сказал я, пожимая руку учительнице.
— Хорошо-то хорошо, да только не вовремя я прибыла, — сказала Иранак. — Хлеба и так не хватает, а тут еще один рот.
На меня с тревогой смотрели карие узкие глаза.
В кибитке правления было довольно холодно, хотя здесь и стояла железная печь с ржавой перекошенной трубой, выведенной через окно во двор.
Я вышел из правления и направился к медпункту, который организовали Назик и Савсан. Точнее, медпункт организовала Назик. Она взяла на себя добровольно обязанности медсестры, а Савсан ей помогала.
На краю кишлака стояла побеленная, чистенькая кибитка. Я прошел по дорожке, вырытой в снегу до самого порога, и толкнул дверь. Внутри кибитки было уютно, чисто и тепло.
Савсан и Назик мыли ребенка.
— Посмотрите, какой бутуз красивый! — Савсан подняла мальчика на руки и стала вытирать полотенцем, потом надела на него длинную, до пят, рубашку и отдала матери, которая закутала малыша в ватное одеяло и ушла.
— Водой пока лечим, — сказала Назик. — Матери месяцами не купают детей, вот мы приучаем их: специально корыто завели.
Савсан была в белом халате, который ей очень шел. Только сейчас я заметил ее новую прическу и немало удивился. Красивые, длинные косы были обрезаны, и волосы, как у Назик, по-мальчишески зачесаны назад.
— Савсан, а где твои косы? — воскликнул я.
Девушка смутилась, покраснела.
— Комсомол прическа. Я — комсомол. — Она с некоторой растерянностью ткнула себя пальцем в грудь. — Разве плох?
— Нет. Красиво… Ты какая-то совсем новая, — проговорил я неуверенно: мне было жаль ее чудесных кос; в ней теперь было что-то мальчишеское, задорное.
Но это не все. Савсан сбросила халат, и я ахнул. Она была в русском платье из темного ситца, чулках и валенках. Передо мною стояла Савсан, которую невозможно было узнать.
— О, Савсан у нас стала совсем городская! — весело воскликнула Назик, глядя на девушку, как глядит, должно быть, художник на созданную им и нравящуюся ему картину.
Скрипнула дверь, и на пороге появилась женщина в темном халате, согнутая, робкая. Это была совсем еще молодая женщина, но я вначале принял ее за старушку. Голова ее была закутана цветным платком. Только через щелочку блестели глаза. Она прихрамывала. Савсан и Назик усадили ее на скамейку. Пациентка с ужасом посмотрела на меня.
— Петр-ака, иди грейся, — сказала Савсан. — Зебо стесняйся мужчина.
Я прошел во вторую половину кибитки, которая была отгорожена занавесью из простыней. Там потрескивала маленькая печь, сделанная из ведра. Сквозь щели в занавеске я видел, как Савсан и Назик хлопочут возле молодой женщины. Савсан сняла с ее ноги чувяк, закатала выше колен штанину. На коленке у женщины был фурункул, завязанный почерневшей тряпкой.
— Грязная нога. Почему не моете? — по-таджикски упрекнула ее Назик.
Савсан подвинула корыто и стала ловко мыть женщине ногу, потом вытерла ее полотенцем, а Назик прижгла ранку йодом и быстро забинтовала.
— Какие руки грязные! А лицо! Платье! Ай-яй-яй! — стыдила женщину Савсан. — Умываться надо, стирать платье… А какие волосы! — Савсан подергала Зебо за косы, сунула ей мыло и заставила вымыть руки.
Женщина мыла руки с неохотой и вдруг заметила на Савсан новое, невиданное платье. Она застыла в изумлении, потом медленно поднялась, с удивлением и завистью глядя на Савсан, ощупывала влажными пальцами материю, волосы, охала и ахала.
— Хорошо! — сказала Савсан.
Проводив больную, Савсан и Назик прибежали ко мне, потащили за собой в приемную. Откуда-то появился чай в новеньких расписных пиалах, хлеб, головка овечьего сыра. Мы пили чай и разговаривали. И я все больше убеждался в той разительной перемене, которая произошла в Савсан.