В эти тревожные дни мы усилили охрану границы, но зато совершенно забросили боевую учебу: все наши силы были брошены на спасение людей от голода. Вместе с жителями кишлака мы охотились за козлами, глушили гранатами рыбу в озере и реке, делились своими запасами муки, словом, как могли поддерживали жизнь населения. Работали до изнеможения.
Помню, утром я пришел с границы и сразу же, несмотря на усталость, стал собираться на озеро. Надо было сменить Фаязова. Он глушил рыбу.
Стоял холодный пасмурный день. Под ногами скрипел снег. Вдали показалось озеро. Оно чернело огромным круглым пятном, точно было заполнено не водой, а нефтью. На берегу несколько мальчишек с мешочками, В легких халатах и тюбетейках, посиневшие от холода, они толкаются, прыгают, ожидая рыбы.
Причалила лодка. На берег спрыгнул Фаязов в мокрой шинели. Он пожал мне руку и сказал:
— Тебе, комиссар, придется быть тут до утра. Вот гранаты. Пять штук. До утра хватит. Только будь осторожен.
В лодке оставался Кадыр. Он сбрасывал рыбу на берег. Дети, визжа и толкая друг друга, подбирали ее и наполняли сумки.
— Салом, Крылов, — крикнул Кадыр. — Махорка есть?
— Найдется.
Мы кружили по озеру и собирали рыбу. А когда лодка наполнялась, отвозили к берегу.
Под вечер на смену Кадыру пришла Савсан.
— О, Петр-ака, салом! — сказала она, вытащила из мешочка лепешку и разделила ее на три части. Одну дала Кадыру, другую — мне.
Когда Кадыр ушел, Савсан прыгнула в лодку. Она села напротив меня и постучала по дну сапогами. На ней были ватные красноармейские брюки, старый, засаленный полушубок.
— Савсан, ты сойди на минуту, я взорву гранату, а то рыбы нет, — попросил я.
На середине озера я бросил гранату. Раздался глухой взрыв, и волной так подбросило лодку, что я чуть не вылетел. Пока я причаливал к берегу, широкая полоса озера забелела рыбой. Я понимал, что глушить рыбу — варварство, но что оставалось делать!..
Лодку за лодкой мы с Савсан доставляли рыбу. Работали изо всех сил, стараясь согреться. Но холод все-таки одолевал нас. Растираешь, растираешь руки, потом возьмешь одну рыбу, другую, а за третьей нет сил опустить пальцы в холодную, обжигающую воду.
Окончив работу, мы насобирали хворосту и разожгли костер. Савсан присела на корточки и протянула к огню посиневшие руки. Пламя освещало ее заметно осунувшееся лицо.
— Савсан не хочет умирать, Савсан хочет жить, — вдруг сказала она и посмотрела на меня.
— Умирать? Что ты, Савсан! — возразил я.
— Все здесь будут умирать, — убежденно сказала она. — Думаешь, я не знаю? Ты это тоже знаешь, а молчишь. Смотри, какая зима! Сколько голодных людей! Как их прокормишь? Ну, месяц, а дальше? С Хорога хлеба не привезут. Дороги закрыты.
— Перебьемся как-нибудь. Неправда, вытерпим, выстоим, мы молодые! — возразил я. — И хлеб из Хорога привезут.
Девушка внимательно посмотрела на меня и ничего не сказала.
Вскоре рыбу в озере всю перебили, в реке тоже. Охотники приносили все меньше и меньше мяса. Наступило самое трудное время. Было установлено такое неписаное правило: утром красноармейцы с заставы и комсомольцы кишлака обходили все кибитки и помогали тем, кто был очень плох. Кишлачный Совет, где размещалась комсомольская ячейка, был вроде штаба, в котором распределялись все добываемые продукты, устанавливалось дежурство комсомольцев. Здесь круглые сутки шла борьба за жизнь людей. Душою этой борьбы был Вахид. Он поднимал на ноги весь кишлак. И каждому находил работу. Нет рыбы в озере, есть в реке; нет в одном месте, есть в другом. Надо действовать, а не опускать руки!
— Почему на охоту ходят двое? — кипятился он в правлении. — Я бы послал десять, двадцать человек. Нельзя нам надеяться только на заставу.
Как-то я пришел на дежурство в шесть часов утра. На снегу около порога кибитки, где помещалось правление, Назаршо снимал шкуру с архара, которого принесли охотники. Я знал, что эту тушку он отнесет на склад, где находилось еще тушек семь — запас мяса для больных. Было еще темно. В штабе горела керосиновая лампа. Несколько колхозников толпилось около Вахида. Он на безмене развешивал муку. Это был паек для охотников и рыболовов.
Когда мука была развешана и роздана, охотники отправились в горы, а рыболовы — на реку, мы с Вахидом пошли в школу.
В пристройке под навесом лежали парты, сложенные друг на друга. В бывшем классе на глиняном полу были разостланы одеяла и матрацы. На них в два ряда лежали больные — человек двадцать. Большинство из них не могло двигаться. Люди безразличными глазами смотрели на нас. За ними ухаживали Назик и новая учительница Иранак. Эти две женщины были для них врачами, медсестрами, сиделками и кухарками одновременно: они не отлучались из школы неделями.