Вахид взял в руки дымящиеся лепешки и стал раздавать их детям. К нему протянулись десятки маленьких рук.
— Откуда начнем обход? — спросила Назик. Голос у нее был веселый, а вид усталый и измученный.
Решили начать с самой дальней кибитки, на краю кишлака. С нами пошел Навруз.
В темном, как подвал, помещении на полу лежала женщина. Рядом валялось скомканное одеяло. Около женщины сидел мальчик лет семи и совал ей в рот кусочек лепешки.
— Апа, апа, — звал он.
Бронзовое лицо женщины было совершенно неподвижным, губы плотно сжаты. Женщина не подавала никаких признаков жизни.
Заметив нас, мальчик тихо сказал:
— Апа спит и не хочет лепешки.
Мы подумали, что женщина мертвая, и в тревоге кинулись к ней. Назик нащупала пульс. Вдруг веки женщины дрогнули. На нас скосились темные глаза.
— Апа? — тревожно наклонилась над ней Назик.
Женщина молчала. Она уже не могла ни двигаться, ни говорить. Но жизнь еще теплилась в глазах, безучастных, безразличных.
В темном углу я заметил мужчину. Он тоже весь закоченел, не двигался и не открывал глаз, но сердце его еще слабо стучало.
Савсан окинула быстрым взглядом кибитку и сорвала с маленького окна тряпку. В кибитке стало светлее. Девушка нашла кувшин с водой, покрытой тонким слоем льда, и приказала Наврузу:
— Неси дров.
Вскоре в кибитке уже горел очаг, грелась вода. Под руководством Назик я и Навруз растирали спиртом руки и ноги полузамерзших людей. Назик передвинула постель женщины ближе к очагу. А тем временем Савсан привела парня из соседней кибитки. Она отчаянно ругала его. Парень молчал и все поглядывал на горку лепешек изголодавшимися глазами.
— Вот ты и Навруз будете дежурить в этой кибитке, — наказывала Савсан. — Круглые сутки. Полдня — ты, полдня — он. Людей надо обогревать и кормить. До тех пор вы здесь будете, пока они не поднимутся на ноги. Мы с Назик проверим.
Дальше обход Савсан продолжала со мной. Назик осталась с больными.
В очередной кибитке все четверо членов семьи были взрослые и здоровые, но, видимо, давно не вылезали из-под своих одеял. Везде были недопустимая запущенность, грязь и страшный холод. Савсан подняла людей на ноги и заставила протопить кибитку, найти дрова и сварить какие-то коренья. Я тоже стал стыдить пожилого дехканина. Говорил я по-таджикски и сам удивлялся тому, как свободно говорю.
После этого, в какую бы кибитку мы ни зашли, Савсан уже не ахала и не охала, как раньше, а зло стыдила тех, кто мог работать и валялся под одеялом. И это помогало. Люди поднимались, торопливо брались за дело.
Мы обошли почти полкишлака и очень устали. Надо было отдохнуть. Ведь мы тоже, как и дехкане, были истощены. Решили пойти в штаб.
В штабе стоял шум. Здесь собрались комсомольцы. Посреди кибитки топтался высокий парень. Он был в теплом халате, в шапке, с кнутом за поясом. Дней десять назад его послали в Кара-боло за баранами, наказав вернуться через три дня.
— Я баранов привел из Кара-боло… — виновато повторял он.
— Слышали? — возмущался Назаршо. — Баранов привел! Двух баранов вел десять дней. Из Хорога можно было быстрее привести!..
Рыжий Кадыр наскакивал на него, потрясая кулаками:
— Комсомолец! Спишь целыми днями!..
— Он силы бережет, — насмешливо сказал кто-то.
Волей-неволей, несмотря на усталость, нам тоже пришлось принять участие в этом летучем собрании. Отдохнуть мы так и не смогли. Савсан опять потащила меня в кишлак.
Через день Шуляк и Кравцов привезли с соседней заставы десять мешков муки. Мы были на месяц обеспечены хлебом. Люди воспрянули духом.
За хлебом
Именно в эти дни сравнительного благополучия мы вновь решили попытаться пробиться в Хорог через перевал. Сидя в канцелярии, Фаязов, Назаршо, Вахид. Прищепа, Максимов и я долго обсуждали, какой выбрать путь.
Было решено все-таки попытаться пройти ущелье. Взять побольше людей. На границе в эту снежную пору было спокойно. И мы знали, что половина кишлака, все молодые люди с охотой примут участие в нашем тяжком походе. Я сам вызвался возглавить экспедицию. И Фаязов крепко пожал мне руку.
— Поезжай, комиссар. Я верю — ты справишься.
В день отъезда двор заставы гудел, как пчелиный улей. Бегали красноармейцы, суетились комсомольцы-колхозники, одетые по-дорожному — в теплые халаты и заячьи шапки. Одни выводили коней, другие вьючили сено.
Приближался час отъезда. Кравцов, сидя на коне, поторапливал бойцов.
Вышел Фаязов и подозвал всех к себе. Осматривал «хлебную» экспедицию зорко и придирчиво. Вдруг его похудевшее лицо посветлело, расплылось в озорно-насмешливой улыбке.