Около турника, независимо заложив за спину руки, прохаживался старшина Прищепа — коренастый человек небольшого роста с нарочито суровым лицом. Старшина шел пружинистым шагом, по-хозяйски поглядывая на солдат.
— А ну, живей! Тянутся, як сонные!
Красноармейцы суетились, спешили. Видно, они привыкли беспрекословно подчиняться старшине, уважали его и немного даже побаивались.
Я удивился. Пора было начинать политические занятия, а тут куда-то строили людей.
— Застава-а-а, ста-а-но-о-ви-и-сь! — протяжно крикнул старшина.
В недоумении я остановился недалеко от строя. Прищепа не заметил меня.
— Куда вы строите людей? — спросил я.
Старшина повернулся ко мне и твердо сказал:
— На кавподготовку.
— По расписанию — политические занятия.
— Так начальник их видминыв, — невозмутимо объяснил старшина.
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Я впервые стоял перед строем заставы, не зная, что мне делать. Надо было принять какое-то решение. Но старшина посчитал вопрос исчерпанным, и его зычный бас загремел на весь двор:
— Застава-а-а!
— Отставить! — крикнул я. — Расседлать лошадей и собрать личный состав в Ленинский уголок!
Старшина удивленно уставился на меня, но потом приказал расседлать коней. Делал он это с явной неохотой.
— Инспекторьска на носу, товарищ политрук. Нам выучка нужна, а говорильня може обождаты, — убежденно сказал он.
Кровь бросилась мне в лицо.
— Кто вам сказал, что политические занятия — говорильня? С каких это пор кавподготовка стала важнее политической?
Старшина молчал.
Мы зашли в Ленинский уголок. Это была та же казарма, с той только разницей, что здесь, кроме коек и тумбочек, стоял стол, покрытый красной выцветшей материей, и на стене висела старая, зелено-бурая, замусоленная, во многих местах заклеенная белыми полосками бумаги географическая карта. Скамеек не было. Красноармейцы сидели на кроватях.
Среди них я увидел степенного Кравцова, веселого Шуляка, повара Дворянова. На самой задней койке склонился над тетрадкой Максимов. Это был единственный человек, с которым я успел поближе познакомиться, так как мы вместе были в ночном наряде. По его лицу, то задумчивому, то оживленному, я судил о том внимании, с каким меня слушали все.
Безучастно сидел один Прищепа. Он низко наклонился над столом, прикрыв лицо ладонью, словно загораживался от меня.
В конце занятия, по моей просьбе, красноармеец Мир-Мухамедов стал перечислять союзные республики. Он слабо знал русский язык, путался, безбожно коверкал слова:
— Грузина… Белорус… Казах…
Только сейчас Прищепа поднял голову и с живым участием взглянул на бойца. Его глаза улыбались. Трудно было понять, радуется он или удивляется.
— А еще? — продолжал я спрашивать бойца.
Мир-Мухамедов мучительно напрягал память, морщил лоб, но ничего вспомнить не мог. Новенькая, непомерно большая гимнастерка топорщилась на его тонкой фигуре. Она висела почти до колен, а ворот был настолько велик, что свободно вместил бы две мухамедовские шеи.
— А дэ ты служишь? Дэ? — сердито спросил вдруг Прищепа.
— А-а-а… Памир-республика.
Красноармейцы грохнули. Распираемый смехом, старшина вскочил и весело загремел:
— Яка ж вона у черта республика?! Хлопче? Памир — область.
— Таджикистан, — поправился смущенный Мир-Мухамедов.
— Правильно! — закричал старшина. — А покажи на карте? А?! Найдешь?
Красноармеец робко подошел к карте. Он долго водил по ней пальцем, потом остановился.
— Москва, — прошептал он про себя, но все услышали.
Напряжение в аудитории нарастало. Внимание красноармейцев было приковано к пальцу Мир-Мухамедова.
— Ныжче. Ныжче, — шептал Шуляк.
Красноармеец согнулся, присел. Палец его уже скользил по Афганистану. На выручку подошел Дворянов, но и он не мог найти.
— Це Индия, хлопче! — не выдержал Прищепа и тоже подошел к карте.
— Покажите им, старшина, — сказал я.
В глазах Прищепы погасли озорные огоньки. Отстранив красноармейцев, он смело ткнул пальцем в карту, а потом уже по складам прочитал:
— Кир-ги-зия… — Он очень удивился. — Нет. А дэ вин? Дэ? — шептал старшина и усиленно искал. Но, как назло, не мог найти. По его застывшей, сжавшейся фигуре было видно, как с каждой секундой нарастает в нем тревога. — Дэ ж вин?! — простонал Прищепа и растерянно взглянул на притихшую аудиторию.
В Ленинском уголке стояла выжидательная тишина. Красноармейцы улыбались и многозначительно переглядывались между собою. Зазвонил в рельс дежурный — конец занятий. Прищепа вздрогнул. Палец его торопливо заскользил по карте. Красноармейцы выходили, насмешливо поглядывая на согнутую спину старшины.