Обидно мне и стыдно перед солдатом. «Вот она какая, странность!» — думаю, выливая из сапога воду.
— Что же вы мне не сказали? — с досадой спрашиваю я солдата.
— Да у него всегда разные причуды, — отвечает тот. — Сержант Хайдаров с ним который месяц мучается!
Меня охватило чувство обиды. Подсунули негодного коня. Теперь хлебнешь с ним горя.
На другой день я пришел к начальнику заставы:
— Дайте другого коня, товарищ начальник.
Капитан покачал головой:
— Конь закреплен за вами. Воспитывайте его.
— Но зачем же мне плохая лошадь?
— А кто вам сказал, что она плохая? Это отличная лошадь. И вы, товарищ Гавриленко, с выводами не торопитесь. Вы еще не знаете Ворона. А когда узнаете получше, то, я уверен, никому ни за что его не отдадите.
Спорить было нельзя. Я только подумал: «Вот сами бы и ездили на нем», — а вслух сказал:
— Есть узнать получше, товарищ капитан!
Но в том, что капитан прав, я вскоре сам убедился.
Однажды я спешил в комендатуру на комсомольскую конференцию. Со мной ехали делегаты с других застав. Кони у всех как на подбор — крепкие, упитанные, так и рвутся вперед. По тропе полагается ехать шагом, и лишь местами мы пускаем их рысью. Только теперь я понял, в чем сила Ворона. У него необыкновенно крупная рысь. Он не трусит, не прыгает, как другие кони, а идет спокойно, размеренно, словно плывет по воздуху. Я был сзади, а через несколько минут оказался далеко впереди. Многие скачут галопом, пришпоривают коней, но догнать Ворона не могут.
Наконец я останавливаюсь. Меня обступают солдаты.
— Это не конь, а зверь! — восторгаются они с завистью и будто диковину рассматривают Ворона. — Как его зовут?
— Ворон! — с нескрываемой гордостью говорю я. И кличку «Ворон» произношу теперь по-новому.
Но хороший конь требует и хорошего всадника. А кавалерист из меня был, откровенно сказать, неважный.
Как-то на занятиях мы преодолевали препятствия. Ворон берет их изумительно красиво. Начальник заставы то и дело выкрикивает:
— Брать так, как младший сержант Гавриленко!
Я радуюсь, а потом замечаю, что капитан Егоров смотрит на меня довольно хмуро. Вечером он вызывает меня в канцелярию.
— Вы, — говорит, — совсем не умеете сидеть в седле. Когда конь идет на препятствие, задерживаете его, сбиваете; вас выручает Ворон. На другом коне вы бы ни одного препятствия не взяли.
Он поручает сержанту Хайдарову подучить меня, а то, мол, неудобно делать командиру отделения замечания перед строем.
Манеж, на который я раньше смотрел равнодушно, теперь становится моим излюбленным местом. Здесь я почти каждый день занимаюсь с Вороном. Иногда сам, а чаще с Хайдаровым — лучшим кавалеристом заставы. Он показывает мне, как посылать коня на препятствие, рубить клинком, садиться и соскакивать на ходу.
Смотрю я, как легко сам он сидит в седле, — даже зависть берет. А как он рубил двумя клинками. Конь мчится, сверкает над головой то один клинок, то другой, точными ударами рассекает лозу. Ни одна не оставалась несрубленной.
Демонстрировал он свое искусство обычно на Вороне. Конь хорошо понимал его. Я с затаенным дыханием следил, как Ворон, идя на препятствие, быстро перебирал тонкими ногами. Шея его была гордо выгнута, широкие ноздри раздувались.
Хайдаров до самозабвения любил лошадей и эту любовь сумел привить мне. Однако немало пота я пролил, прежде чем научился рубить лозу, как Хайдаров, преодолевать препятствия, делать свечу, заставлять коня ложиться на землю.
Однажды мы шли на охрану границы. Вблизи овринга спешились и повели коней в поводу.
Вдруг овринг затрещал и проломился. Я успел ухватиться рукой за выступ камня, а Ворон сорвался в реку. В первое мгновение я подумал, что конь разбился. Быстрое течение понесло его и скрыло за поворотом. Я кое-как выкарабкался на тропу и побежал назад. Вскоре мне стала видна река на большом протяжении, и я сразу заметил Ворона, который старался выплыть к нашему берегу. Однако течение прибивало его к сопредельной стороне. Потом Ворона затянуло в небольшой заливчик и выбросило на каменную плиту.
Меня охватил ужас. Что делать? Конь на чужой земле. Значит, пропал Ворон!
По телефону соединяюсь с начальником заставы. Он приказывает наблюдать за Вороном. Я спускаюсь к реке. Ворон тоже видит меня и нетерпеливо перебирает ногами.
— Ворон! Ворон! — зову я.
Конь слышит, но не решается прыгнуть в бушующий, мутно-желтый поток. Над ним громоздятся угрюмые, отвесные скалы, к которым невозможно подойти, и это меня несколько успокаивает: если даже на том берегу коня заметят, его не смогут угнать.