В темноте её глаза были широко открыты. Всё было так, как будто что-то в её животе вывернулось наизнанку, распустилось. Когда он отодвинул её, чтобы снять трусы, она провела рукой по своей промежности. Она ловила воздух ртом.
Сильнейшее возбуждение ощущалось выше, чем то место, которое она считала своей вагиной. Она попыталась нащупать его, но не нашла отверстий. Ощущение было верным: она выворачивалась наизнанку.
Рука Воре прикоснулась к ней. "Теперь понимаешь?"
Она качнула головой. Кровать заскрипела под тяжестью тела Воре. "Иди ко мне", сказал он.
Она легла на него. Он нежно направил её, она вошла в него. Кровать издала жуткий звук, Тина отодвинулась, затем вновь налегла. Она ощупала его грудь. Блаженство от её новой части тела было поразительным. Подобным фантомным болям, только наоборот. Удовольствие исходило из того, чего не существовало.
Но как? Как?
Но вскоре, это перестало её беспокоить. Она перестала думать. Она налегла на него и вонзилась в его влажную, мягкую темноту. Воре застонал, схватил её за промежность, погладил шрам, отмершую кожу. Они больше не были мужчиной и женщиной, но были двумя телами, нашедшими друг друга во тьме. Разделяясь, воссоединяясь, качаясь на волнах друг друга, до тех пор пока белый свет не пролился сквозь её тело под спазмы и сокращения её чрева, и она закричала, когда пылающие букашки вылетели из неё и вошли в него.
Он зажёг свечи. Тина лежала на кровати, чувствуя, как её половой орган расслабляется, исчезает в ней. Когда Воре нажал на её груди, они некоторое время помедлили, а затем тоже втянулись внутрь неё.
Она посмотрела на его спину. Огромный, искривлённый шрам внизу спину казался тёмно-красным при свете свечи. Она потрогала его средним пальцем.
"Я не знала", сказала она.
"Да", ответил он. "Это было очевидно".
"Почему ты ничего не сказал?"
"Потому что...", его рука проскользнула медленно по её телу. "Потому что не был уверен, что ты захочешь узнать. Я к тому, что ты построила себе жизнь. Адаптировалась к человеческому миру. Ты многого не знаешь. А много чего и не захочешь узнать. Если собираешься продолжать жить как жила раньше".
"Я не хочу так продолжать".
"Нет".
Она думала, он продолжит. Скажет ей что-то. Но он вместо этого глубоко вздохнул и согнулся в неудобную позу так, чтобы лечь лицом ей на живот. Вскоре он начал дрожать, Тина подумала, что ему холодно. Она наклонилась натянуть на него покрывало, но поняла, что он плачет. Она погладила его волосы. "Что случилось?"
"Тина"... он впервые обратился к ней по имени. "Нас не так много осталось. Для тебя будет лучше, если ты... всё забудешь. Не давай этому влиять на твои действия".
Она смотрела в потолок и продолжала гладить его волосы. Изоляция в коттедже была не очень: на сквозняке пламя от свечей колыхалось и мерцало, приводя в движение тени на потолке. Жизнь повсюду.
"Ты держал здесь ребёнка". Его тело напряглось. "Не так ли?"
"Да".
"Кто он? Где сейчас?"
Он поднял голову и сполз и устроился на полу возле кровати. Встав на колени, уставился внимательно в её глаза.
Она могла просто встать и уйти, прямо сейчас. Вернуться в дом, принять горячий душ, выпить несколько бокалов вина, пока не уснёт. Завтра он уедет. Роланд вернётся. В понедельник на работу. Она может продолжать жить в этом -
вранье
- благополучии, которым была её жизнь до сего часа.
Воре встал на ноги и открыл шкаф. Переложил кучу полотенец на верхнюю полку. Вытянулся и достал картонную коробку размером с две обувные. Тина натянула на себя покрывало. Голова Воре едва не упиралась в потолок, он возвышался над ней с коробкой в руках. Она закрыла глаза.
"Он мёртв?", спросила она.
"Нет. Но это и не ребёнок".
Тина ощутила, как прогнулась кровать, когда Воре сел рядом. Услышала, как открывается застёжка коробки. Едва слышимый плач. Она открыла глаза.
Внутри коробки на постели из полотенец лежал крошечный младенец около двух недель от роду. Хрупкая грудь поднималась и опускалась, Воре погладил ему голову указательным пальцем. Тина наклонилась вперёд.
"Это ребёнок", сказала она. Это была девочка. Глаза её были закрыты, а пальчики медленно двигались, как будто она видела сон. На уголке рта виднелась засохшая капля молока.
"Нет", сказал Воре. "Это хиисит. Оно ещё не оплодотворено".
"Нет, это же ребёнок. Я же вижу".
"Это я породил его", ответил Воре, "так что должен знать наверняка, правда? Это хиисит. У него... нет души. Нет мыслей. Он похож на яйцо. Неоплодотворённое яйцо. Но ему можно придать любую форму. Смотри".
Воре поднял младенцу веко и глаз открылся. Тина выдохнула от удивления. Глаза были полностью белыми.
"Оно слепо", сказал Воре. "И глухо. Неспособно к познанию. Может только дышать, плакать, есть". Он смахнул белую каплю с уголка рта ребёнка. Желая подчеркнуть сказанное, он повторил: "Хиисит. Так они называются".
"Это для него нужны были... личинки? Это еда?"
"Да". Он растёр белое вещество между пальцев. "Я подумал, что ты их видела. Когда заходила".
Тина качнула Гловой. Лёгкое чувство тошноты росло в её животе, подбиралось к горлу. Она оторвала взгляд от молочно-белых глаз ребёнка и спросила: "а что значит - придать форму?"
Воре с усилием ткнул пальцем ребёнку туда, где должна была располагаться правая ключица, но палец просто провалился внутрь, оставив после себя вмятину. Младенец никак не отреагировал. "Оно похоже на глину".
Тина посмотрела на впадину, на тёмную дыру в груди ребёнка, которая и не собиралась сглаживаться, и поняла, что с неё хватит. Она выползла с кровати, оставив Воре сидеть с коробкой на коленях. Он не пытался её остановить. Она собрала разбросанные по полу вещи и связала их на руках.
"Что... зачем оно тебе?"
Воре посмотрел на неё. Там, где минуту назад она видела тепло и любовь, было теперь только одиночество, как у озера в чаще леса, куда никто не дойдёт. Слабым голосом он произнёс: "Ты не понимаешь?"
Она помотала головой, шагнула к двери, открыла её. Воре так и сидел на постели. Она вышла на крыльцо, ветер обдал её душем мелкого дождика. Пламя свечей в коттедже сверкнуло резко, проливая узоры на огромного мужчину с маленькой коробкой на коленях.
Это я породил его ...
Белый глаза открыты, палец пронзает грудную клетку.
Она захлопнула дверь и побежала к дому. Попав внутрь, закрыла дверь на ключ. Бросила одежду на пол и пошла прямиком на кухню, где опрокинула в себя оставшееся в бутылке вино. Затем открыла новую и ушла в спальню, включила сонаты Шопена для рояля, увеличила громкость и забралась в постель.
Она не желала знать. Не желала знать ничего. Выпив половину бутылки, она опустила пальцы к половым органам. Тина почувствовала клейкую влагу и поднесла пальцы к носу. Они пахли прорастающими побегами и солёной водой. Она погладила себя. Ничего не произошло. Выпила ещё.
Когда бутылка опустела, а узоры на обоях пришли в движение, извиваясь в её глазах, в дверь постучали.
"Уходи", прошептала она. "Уходи".
Шатаясь, она добралась до стереосистемы и подняла громкость настолько, что звуки рояля начали отражаться от стен. Может быть, последовал ещё стук в дверь, а может и нет. Она заползла в постель и натянула покрывало на голову.
Я не хочу. Не хочу, не хочу.
Картинки в её голове начали путаться. Огромные руки, обхватывающие её. Лес из гигантских древесных стволов растворяющийся во тьме, затем всё стало белым, белым. Белые руки, белые одежды, белые стены. Руки взяли её, подняли её. Она скатилась по крутому желобу во мрак и провалилась в сон.