Проверяя дом после его отъезда, она заглянула и в коробку с украшениями, не ожидая, впрочем, что он мог пасть так низко. Она ошибалась. Пара колец с бриллиантами и толстая золотая цепочка исчезли. Наверняка он решил, что она не станет утруждать себя звонком в полицию, и был прав. Ей было всё равно.
Единственное, о чём сказки лгали, подумала Тина. По её мнению, он мог бы спокойно прихватить всю коробку. Этот тролль не искал сокровищ.
Ноябрь она посвятила исследованию леса. Она сообщила о своём больничном на всё ближайшее будущее, не требовала пособий и не нуждалась в записках от врача.
Никаких больше врачей, никаких больниц.
Ей было страшно, даже панически страшно, и это не удивительно. Её выкрали из той среды, в которой она росла, из того мира запахов и света, что распознавал её разум. Её запихнули в больницу, прооперировали, обращались к ней на языке, которого она не понимала, и попытались вылить из неё форму им подобных, превратить её в одну из них.
Они создают нас по своему подобию. Мы создаём себя по их подобию.
За несколько дней до первого снега она нашла то, что искала.
Она ушла далеко от дома, и, будь она человеком, наверняка решила бы, что заблудилась. Она бродила часами, не задумываясь об ориентирах, просто положившись на свой внутренний компас.
Поначалу всё казалось обыкновенным. Густой, неинтересный участок леса с покрытыми мхом скалами и прямыми хвойными деревьями, с хвоей только на вершинах. Почти никакой поросли, так как свет не добивал до земли. Несколько деревьев, рухнувших скорее от возраста чем от ветра, пойманных своими соседями, и вынужденных гнить в их объятьях. Земля, покрытая нетронутым слоем бледно-коричневых иголок. Здесь давно никто не ходил.
Он не увидела, но почувствовала это.
На небольшой полянке она внезапно заметила, что деревья вокруг неё устремляются к небу, становятся выше, но затем сжимаются, понижаются в то же самое время. Она повернулась кругом. Один раз. Второй. Казалось, что стволы деревьев мерцают. Она закрыла глаза.
Там, подумала она, вытягивая руку, указывая направление. Там муравейник.
Она открыла глаза и пошла в том направлении, которое указала её рука. В тридцати метрах действительно оказался муравейник, настолько гигантский, что поначалу она приняла его за холм. Тина рассмеялась.
Это был самый большой муравейник, что она видела. Вершина была вровень с её головой. Как и должно быть. Нечто подобное опьянению нахлынуло на неё, и Тина облокотилась на дерево. Всё вокруг неё было точно таким, как она помнит, только меньше. Лишь муравейник вырос вместе с ней, исказив общую картину.
Тут я и ползала, подумала она. Она причмокнула губами, вспоминая, как муравьи обжигали её язык своими укусами, перед тем как быть раздавленными её зубами, наполняя рот кислотным привкусом. Дом теперь был не более чем квадратом из брёвен, поросших мхом. Покопавшись в хвое рядом с ними, она обнаружила несколько неровных, полусгнивших досок. Она вошла внутрь и постояла в центре квадрата. Опустилась на колени. Легла на живот.
Игра света между деревьями. Количество стволов и то, как они расположены. Она закрыла обзор по сторонам, поднеся ладони к лицу. Да. Она смотрела через дверь.
"Рева!"
Голос наполнил её мир, голос, означавший объятия руками, от которых пахло землёй и мхом. Голос, зовущий к себе, мягкое во рту, тёплое молоко.
Он
а кормила меня грудью.
Всё ещё кормила грудью.
Что ей давали взамен в больнице? Что сделали, чтобы запихнуть свою еду ей в рот?
Рева, Рева, сисими...
Она опустила голову к иголкам, упёрлась лбом в землю и тёрлась её, пока не почувствовала боль.
"Мамочка... мамуля..."
Она ходила к полянке, которая была её домом несколько дней. Один раз взяла с собой спальник, но поняла, что он не нужен. На утро она проснулась на подстилке из мха и под покрывалом из тонкого слоя снега.
Она начала расследование. Три недели ушло на телефонные звонки, письма туда, письма сюда, прежде чем она нашла, где похоронены её родители.
Их могилы на церковном кладбище в Норртелье были не похожи на другие. Она впервые встретила могилы без имён. Просто два деревянных креста и слова "покойся с миром". Как на братской могиле или древнем монументе.
Она высыпала из двух пластиковых коробок землю из их дома на могилы, положила по хвойной веточке на каждую.
Как их следовало похоронить? Она не знала. Не знала ничего о своём народе. Если верить сказкам и собственным ощущениям, то кресты были лишними. Но кроме этого она ничего не знала. И ничего не могла поделать.
Выйдя с церковного двора, она направилась в супермаркет и купила бутылку натурального клубничного сока. Затем пошла в дом престарелых. Они с отцом проговорили несколько часов, выпили почти всю бутылку. Тина пообещала принести ещё в следующий раз, когда зайдёт. Скоро.
Январь принёс много снега и воды, сверкающей как масло и не замерзающей. Она шла по лесу, выслеживая животных и пробираясь сквозь сугробы к своему дереву. Посидела там, пытаясь понять, что делать. На щеках замёрзли слёзы. Она была эхом войны в собственной стране, болезненным напоминанием о ней.
Письмо пришло в середине февраля. На нём были марки Санкт-Петербурга, а подчерк на конверте казался детским. Большие, растянутые буквы, но написанные старательно, чтобы быть читаемыми.
Письмо начиналось таким же усердно выведенным подчерком, но через несколько строк рука автора стала плавно возвращаться к своей обычной манере, а в конце всё стало практически нечитабельным для всякого, кто с подчерком не был знаком.
Тина.
Я постучалась в дверь. Ты не ответила. Чувствуешь ли ты до сих пор то же самое?
Я занималась торговлей детьми. Будь я человеком, я была бы исчадием ада. Не знаю, что ты об этом подумаешь. Но по закону я села бы пожизненно. Теперь я с этим закончила.
Я беременна от тебя. Хиисит - это неоплодотворённое яйцо. Ребёнок - оплодотворённое. Если всё пойдёт хорошо, он вырастет и станет таким как я и ты. Я хочу родить и вырастить его так, как полагается. Наверное, в лесах севера. Хочу, чтобы ты была рядом.
Приеду в Капел ьшер 20 февраля.
Воре.
Она вернулась на работу 16 февраля, её приветствовали тортом, который она забрала домой и оставила в холодильнике до тех пор, пока он не испортился. Слишком много крема. Коллеги никогда раньше не были так расположены к ней, а она - никогда раньше не ощущала себя столь чуждой им. Её инстинкты не спали, и каждая фальшивая фраза резала ей слух.
Двадцатого февраля она остановила каждого мелкого нарушителя с утреннего парома, за что была вознаграждена с избытком злобными взглядами и неразборчивыми проклятиями. В этом было своё удовольствие.
Я здесь лишняя.
Он прибыл на вечернем пароме.
Как только он появился, она знала, что он что-то прячет, и даже знала что именно.
Ребёнка. Их ребёнка.
Она подняла доску стойки и двинулась ему на встречу.