На мониторе мгновенно засветилась карта мира, и каждый маленький компьютер сразу же обрел свое географическое месторасположение.
— Ладно. Входи в среду разработки, — скомандовал Гарри. — Попробуем усовершенствовать наше творение.
Послушная машина скрыла карту, и по темному экрану вновь поползли светящиеся строчки. Гарри довел курсор до конца самой последней из них, и его пальцы забегали по клавиатуре. Каждая новая введенная команда все больше и больше приближала его к одной единственной заветной цели, к которой он шел всю свою жизнь. Когда Голдфилд садился за компьютер, то весь мир вокруг исчезал, растворяясь и превращаясь в мешанину красок и звуков, уже не имевших для Гарри никакого смысла. Смысл был лишь в одном: одна из светящихся строчек когда-нибудь должна была стать последней и привести его к желанной цели. Но сколько еще невыносимо долгих лет придется ему сидеть, сгорбившись перед своим компьютером? Этого он не знал.
Неожиданно пальцы Голдфилда замерли, а перед глазами поплыло воспоминание далекой ушедшей жизни. В такие минуты он не мог ни соображать, ни работать. Он лишь видел яркую отчетливую картину, всплывшую в его воспаленном и измученном мозгу…
Вавилон. 331 год до н. э.
— Гефестион, — до боли родная рука коснулась его плеча. — Гефестион, ты спишь?
Он открыл глаза и увидел улыбающееся лицо друга.
— Доброе утро, — Александр шутливо взъерошил рукой его волосы. — Пора подниматься.
Гефестион сонно зевнул и сел на постели.
— Я… — он огляделся. — Я, что, уснул в твоей комнате?
— Ничего страшного, — Македонский царь рассмеялся. — Видимо вчера я утомил тебя своим разговором.
— Да нет… я… — Гефестион потер руками лицо. — Доброе утро, — сдался он.
Накануне вечером, придя в покои Александра, он застал друга, полулежащего на кровати и погруженного в размышления.
— Решаешь судьбу Персии, великий царь? — спросил Гефестион, присаживаясь на шелковое покрывало.
— Я думал о Дарии, — Александр перевел на него взгляд. — Пока он жив, я не могу считать себя полноценным царем.
— Дарий предлагает заключить мир, — напомнил Гефестион.
— Не думаю, что соглашусь на это, — он поднялся и начал ходить по комнате. — Завтра мы пошлем ему письмо, в котором отвергнем его предложение.
— Но согласие могло бы прекратить войну.
— Согласие не позволит мне стать владыкой Азии! — воскликнул Александр. — Персия не покорится полностью, пока Дарий жив.
— А что потом? — воспользовавшись освободившимся местом, Гефестион полулег на царскую постель.
— Потом? Потом мы пойдем дальше на Восток. Бактрия, Парфия, Индия наконец. Мы покорим все эти земли.
Прохаживаясь по просторной спальне, Александр с воодушевлением описывал своему наперснику славу их будущих завоеваний, огромные территории и многочисленные народы, что покорятся Македонии. Он рассказывал ему о своих замыслах и о том, как он собирался претворять их в жизнь. Царь рисовал самые яркие картины далеких стран, которые однажды станут частью их империи. Гефестион изредка прерывал его речь короткими репликами. Он и сам не почувствовал, как уснул, убаюканный сладкими мечтами.
— Прости, — Гефестион свесил ноги с кровати и смущенно посмотрел на Александра. — Тебе следовало разбудить меня и прогнать вон.
— Ну, зачем же? — тот рассмеялся, глядя на своего верного друга. — Я осторожно прилег рядом, чтобы не разбудить тебя.
— Надеюсь, я хотя бы дал тебе выспаться.
— О, я никогда не спал так хорошо, как в эту ночь, — поспешил успокоить его царь. — Брось, Гефестион, ты же знаешь, что я вовсе не такой привередливый.
— Ладно, — македонянин вздохнул. — Если ты не злишься, пойду, приведу себя в порядок.
— Иди, — Александр обнял его за плечи. — Сегодня нам предстоит переделать еще много важных дел.
Гефестион поднялся и вышел из его покоев. По дороге к себе он столкнулся со слугой, который заметил, как он выходил из царской спальни.
— Доброе утро, — поздоровался он, все еще сонно зевая.
— Доброе утро, мой повелитель, — перс поклонился, чуть ли не до земли…
Голдфилд очнулся и беспомощно уронил голову на руки. В висках болезненно пульсировала кровь. Каждое подобное воспоминание отнимало у него все силы, отзываясь глухой болью в сердце. И с каждым годом его душу все сильнее жгло одно единственное желание: вернуться, вернуться в тот мир, что сейчас казался утраченным навсегда.
Все эти долгие века, сквозь которые он шел, все эти тысячи чужих жизней, что он проживал, презирая и ненавидя все вокруг, он жаждал еще хотя бы на одно мгновение оказаться там, где он мог бы наконец обрести долгожданный покой.