В принципе Зиночку можно было выжить из того рая, в котором она оказалась волею судьбы. Но как? Уж, конечно, не ядовитыми намеками. И даже не физическим воздействием. В сущности, Вадим мог бы ее время от времени поколачивать, и она была бы вполне этим довольна. Может, ей даже этого не хватало. Только непосредственная и достаточно аргументированная угроза физического уничтожения — вот что могло заставить ее отступить и призадуматься.
А Вадим между тем продолжал наслаждаться ролью всемогущего волшебника. Это всегда было в его характере, да еще усугубилось идеалистическим воспитанием матери. Но Анна Станиславовна никогда не давала ему в полной мере почувствовать это наслаждение: одаривать, изумлять, исполнять заветные желания, осчастливливать. Она с показным равнодушием принимала подарки, могла отругать за излишние траты. Ей, в сущности, трудно было угодить.
А Зиночка была так отзывчива, так простодушна, так мила в своей детской непосредственности. Она прыгала, хохотала, хлопала в ладоши. Она могла заплакать счастливыми светлыми слезами, получив в подарок какую-нибудь шелковую кофточку или золотое колечко. Она стояла в ванной и смотрела на текущую воду: повернул кран — бежит, закрыл — перестала… Чистая-чистая, прямо ключевая! Ее раз и навсегда потряс телевизор. Ткнул кнопочку — и вот тебе кино, прямо здесь, дома, и ходить никуда не надо. Она равно немела от восторга и в цирке, и в ГУМе, и в ресторане.
Она смотрела на Вадима обожающими очами цвета летних жарких небес — как ребенок смотрит на Деда Мороза. Так какое ему было дело до ее ума, образования и моральных устоев? Она в этом не нуждалась. Ни тигр, ни бабочка, ни цветущий жасмин не нуждаются в оправданиях. И будь известное изречение о противоположностях, которые сходятся, верным — ничто не помешало бы им жить долго и счастливо.
Анна Станиславовна, хоть и сложный, а потому уязвимый и слабый организм по сравнению с невесткой-растением, была все-таки настойчивой. Она умела ждать. И дождалась.
Вадим сразу почуял неладное. Мать приехала встречать его в аэропорту, хотя он давно уже убедил ее отказаться от этих встреч. Во-первых, он уезжал и возвращался очень часто, иногда по два-три раза в месяц. И не всегда заранее знал точный день приезда. Во-вторых, мать не соглашалась вызывать машину из Госконцерта, хотя для него это, конечно, сделали бы без всяких возражений, поскольку Госконцерт кормился его гонорарами. Это, считала она, — барство, мещанство. Она не хотела брать такси. По ее мнению, такси и ресторан — это разврат, первые шаги на пути к погибели. А думать о том, как она, со своими больными ногами и слабым сердцем, добирается на метро и электричке, да еще сильно загодя, а потом меряет шагами зал ожидания, не смея присесть, потому что ей мерещатся инвалиды и беременные женщины, чье место она может, недоглядев, занять… Нет уж, увольте!
А тут она приехала и ждала его. Вадим сразу увидел ее, хотя никогда не вглядывался в толпу встречающих. Ее бледное помертвевшее лицо выделялось среди веселых оживленных лиц, как восковая маска. Вадим бросился к ней, в глубине души надеясь, что ничего страшного не случилось, просто она соскучилась… или что-нибудь в этом роде…
— Нам надо серьезно поговорить, — сказала Анна Станиславовна. — Но не сейчас и не здесь.
Конечно же они поехали на электричке. Мать потребовала отчета о гастролях, и Вадим послушно рассказывал о концертах, о достопримечательностях Риги, говорил, что хорошо бы им всем вместе туда съездить. Он говорил и чувствовал фальшь своих улыбок и своего оживления.
В заграничном светлом костюме, с дорогим кожаным чемоданом, Вадим выглядел нелепо в переполненной электричке среди узлов, рюкзаков и плачущих детей. Ему наступили на ногу, измазали костюм раздавленной малиной и мазутом. А на чемодан присела хромая старушка с корзиной, полной живых пищащих цыплят.
Анна Станиславовна пристально наблюдала за сыном. «Не нравится? — спрашивал ее взгляд. — Тесно? Душно? А твои сограждане каждый день живут такой жизнью».
Под этим взглядом Вадим ежился, стараясь не встречаться с матерью глазами.
Недалеко от дома, в тихом скверике, Анна Станиславовна высмотрела одинокую скамейку и повела Вадима туда. Села, сложила руки на коленях и объявила прямо, без околичностей, как она это умела:
— У Зинаиды есть любовник. Вы должны расстаться.