Когда песня закончилась, зал встал.
…На другое утро Вадим проснулся знаменитым. Нет, пожалуй, не так. Он проснулся знакомым и близким целой Польше. С ним здоровались на улице, ему улыбались, жали руку, дарили цветы… Не тяжелые официальные букеты, которые он когда-то получал на концертах, а скромные букетики полевых цветов. Он давал интервью десяткам журналистов. «Пакс» присудил ему специальную премию «за гуманизм в искусстве», и Вадим без колебаний принял эту премию. Он понятия не имел, что «Пакс» — организация католическая. Разве могут существовать в братском социалистическом государстве религиозные организации?
Его пригласили на телевидение.
Выяснилось, что у него очень короткая биография. Родился, учился… Отец погиб на фронте, мама — учительница. Все. Вадиму даже неловко стало, что жизнь у него оказалась такой короткой и простой. И чтобы утешить симпатичную ведущую, которая уже отчаялась вытянуть из него что-нибудь, кроме паспортных данных, он присел к роялю и стал рассказывать, как слушал музыку из черной тарелки, как спел песенку Герцога, совершенно не понимая слов… Как выглядела в его тогдашнем исполнении «Элегия» Глинки. Вместо «Немой тоски моей не множь» он прочувствованно горланил: «Не мой носки-и мои-и-и, не тро-ожь!»
Вадим рассказал, как не получались у него гаммы и он помогал себе голосом. Не только рассказал, но и показал. Неожиданно у него обнаружились актерские способности, о которых он сам и не подозревал. Ведущая рыдала от смеха, хохотал оператор и вовсю ржали осветители.
А поздно вечером в его номер ворвался разъяренный искусствовед в штатском, сопровождавший советскую делегацию на конкурс. Свистящим шепотом он перечислил все преступления Вадима и пообещал соответствующие оргвыводы и наказание сразу же по прибытии на Родину. Ошеломленный Вадим, только теперь осознавший всю глубину своего падения, с готовностью отдал особисту паксовскую премию — грамоту на роскошной, ручной выделки, бумаге с лаковой красной печатью, янтарного соловья и конверт с деньгами. А вот с телепередачей уже ничего нельзя было сделать: она вышла в прямом эфире.
Всю ночь Вадим ворочался без сна и размышлял о своем незавидном будущем. Он не особенно переживал, что не выпустят больше за границу: если честно, то он и не думал, что еще куда-нибудь поедет. Пошлют телегу в училище — ничего страшного: Александра Сергеевна скажет, что она предупреждала и нечего ему было соваться на эстраду. Даже, пожалуй, довольна будет. Но мама! Ей-то каково будет узнать, что сын так уронил честь советского человека!
Утром мрачный особист принес обратно и грамоту, и соловья, и деньги. В ночном выпуске Би-би-си Вадиму посвятили аж пятнадцать минут. Похвалили и голос, и внешность, и песню. Но, главное, его интервью на телевидении. Оказывается, советский человек может быть и раскрепощен, и обаятелен, и остроумен! Это посчитали добрым знаком «оттепели», а Вадима объявили тем самым человеческим лицом социализма, которое так надеялись разглядеть в советских людях прогрессивные круги Запада.
Как потом выяснилось, глубокой ночью перебдевший особист позвонил в свою контору, чтобы узнать, возвращать ли Вадима на Родину самолетом (ради приличия и конспирации) или в телячьем вагоне и в наручниках. И тогда некто с холодной головой и чистыми руками сурово приказал ему не дурить и не срамиться, а наоборот — изо всех сил демонстрировать чувство юмора и то самое человеческое лицо. Поскольку такова на данный момент генеральная линия партии.
В результате у Вадима оказалась довольно приличная сумма денег — католическая премия плюс сэкономленные суточные. Он решил купить матери подарок. Какой, он и сам толком не знал. Он вообще не умел делать подарки. На Восьмое марта он дарил матери цветы, а на день рождения — духи «Красная Москва» или пудру в треугольной картонной коробке с кисточкой.
А из-за границы хотелось привезти что-нибудь эдакое… Вадим понятия не имел, сколько у него денег по здешним меркам и на что их хватит. Однако советоваться ни с кем не захотел и в магазин отправился один, хотя это и не рекомендовалось. А уж после выволочки, устроенной накануне, он и вовсе мог считаться рецидивистом.
В магазине он растерялся. Конечно, это была не Франция и не Англия, а всего лишь Польша. К тому же ни во Франции, ни в Англии он не был. Но по сравнению с тем, что было, а точнее, чего не было в наших магазинах… Короче, тут он нашел и Францию, и Англию одновременно.
— Пане Глински! Проше пана!
Вадим не сразу понял, что это он и есть пан Глинский. А поняв, бросился на этот доброжелательный мягкий голос, как на свет маяка.