Марина повернулась и села на лавке, привалившись спиной к стене.
— Одна говорит: беги. Другая — брось…
— Да пойми ты, глупая, — возбужденно заговорила Галя, — так для вас обоих лучше будет! Ну что ты хочешь, чтобы твоего Столбова загнали в какую-нибудь тмутаракань, где он через полгода с тоски сопьется?
— Как Жгут, — уточнила Альбина.
— А ты моего Жгута не трогай! — возмутилась Галя. — Если на то пошло, так уж лучше спиваться, чем день и ночь стучать, как твой Ворон.
Альбина вздохнула:
— Что правда, то правда. Прости.
Марина поднялась:
— Ладно, девочки, не хватало еще, чтобы вы из-за меня перессорились. — Она прошлепала босыми ногами по полу и села за стол. — Галя, иди сюда. Чай будем пить.
— Тебе уже лучше?
Марина улыбнулась:
— Мне легче. Спасибо вам, девочки.
— На миру и смерть красна, — заметила Альбина и испуганно прикрыла ладонью рот. — Галя, извини. Не знаю, как это у меня вырвалось.
Марина шла, опустив плечи и волоча ноги, будто древняя старуха. Солнце, еще полчаса назад заливавшее светом и теплом землю, вдруг исчезло, провалившись в огромное серое облако.
Не дойдя десяток метров до дома, Марина остановилась. Прилив бодрости, который она испытала, окунувшись в студеную воду реки, уходил, уступая место слабости. Такое теперь случалось часто, и ничего с собой поделать Марина не могла. Возможно, это было следствием ее состояния, но она, как ни противно было в этом себе признаваться, понимала, что просто не хочет идти домой.
Заставив себя преодолеть несколько ступеней, Марина вошла в подъезд и открыла дверь квартиры.
В доме стояла тишина. Солнце так и не решилось вернуться, и в квартире было темно, как вечером. Марина поставила на пол сумку с банными принадлежностями, зашла в комнату и не глядя хлопнула по стене в том месте, где был выключатель. Свет вспыхнул, она услышала странный шуршащий звук, повернула голову и, сдавленно крикнув, в ужасе отшатнулась.
На рогатой вешалке, рядом с махровым халатом, висела, намотавшись на крючки, небольшая пятнистая змея.
Из глубины комнаты шагнул Никита.
— Ты что? — озабоченно спросил он. — Испугалась, что ли? — Он погладил змею и снял с вешалки. — Испуга-алась, — протянул он снисходительно, как взрослый, которого смешит необоснованный детский страх.
Марина с трудом взяла себя в руки.
— Зачем… Зачем ты принес в дом эту гадость? — хрипло спросила она. — Немедленно убери ее отсюда.
— Не нравится? — Никита изобразил недоумение. — Да ты посмотри, какая она красивая! — Он поднес змею прямо к самому Марининому лицу, и Марина, вновь отшатнувшись, едва не упала. — Какое у нее изящное, гибкое тело! Совсем как у тебя.
— Никита, пожалуйста, — почти умоляюще пробормотала Марина.
Голощекин с искренним наслаждением любовался змеей, одной рукой зажав хвост, а другой придерживая возле головы. Узкие змеиные глаза в упор смотрели на Марину.
— А я думал, ты любишь змей. Хотел приятное тебе сделать, — огорченно произнес Никита. — А оно вон как… Да чего ты боишься? Это же полоз, он не ядовитый. И молодой еще, видишь — вырасти не успел. Взрослые — они длинные, метра два.
Марина попятилась в коридор и, спотыкаясь, прошла на кухню. Голощекин шел следом, по-прежнему держа полоза в руках.
— А еще шипит! Слышишь? Ш-ш-ш… Думает, что хитрая, что все ее боятся, — продолжал он. — Не понимает, глупая, что всегда найдется тот, кто хитрее.
— Никита, убери эту мерзость, — устало произнесла Марина. — Меня сейчас стошнит.
Она уже пришла в себя. Испуг сменился гадливостью. И Марина не знала, кто ей сейчас больше противен: безобидный, в общем-то, полоз или собственный муж.
Она привыкла искать в поступках и словах Никиты второй смысл и потому, разобравшись, быстро поняла, зачем он притащил в квартиру эту рептилию. Вот, хотел он сказать, смотри: я знаю, дорогая, что в моем доме завелась змея. Она извивается и шипит, собираясь напасть на меня и причинить мне боль. Она думает, что я ничего не вижу, что она хитрая и умная, только я-то и умнее, и хитрее. Я вот держу ее за глотку, и ничего она мне сделать не сможет. Яду не хватит. Да и нет его, яду-то, так что зря она трепыхается и устрашающе разевает пасть.
Голощекин вышел из кухни и вскоре вернулся, уже без змеи.
— Куда ты ее дел? — спросила Марина.
— Выбросил, как ты хотела. В окно.
— Зачем же в окно? Здесь же дети ходят, испугается кто-нибудь.
— Она уползет. И потом, от нее пользы больше, чем вреда. Она мышей ест. — Голощекин открыл холодильник, вытащил кусок колбасы, отсек ножом половину и впился зубами, жадно заглатывая.
Марина исподлобья смотрела, как он ест. Удав. Он — удав. А она… Ну, какая из нее змея? Она — кролик. Жалкий, трясущийся, обреченный.
— Вот уж не думал, что ты так змей боишься, — с набитым ртом проговорил Никита. — Мариш, ты ведь у нас медик.
— Я же не ветеринар.
— Да я не про то. У медицины какая эмблема, помнишь? Змея с чашкой. Я и подумал…
— Ну все, хватит об этом. Что ты пустую колбасу ешь? Пообедай по-человечески.
— Некогда. — Никита проглотил последний кусок. — Дел полно. Так что я тебя сейчас брошу. Отдохнешь без меня. Ты ведь устаешь последнее время. То одно, то другое. То один, то другой. Не так, так эдак.
Марина промолчала.
Никита поцеловал ее в лоб:
— Ну я пошел. Проводишь?
Они вышли в коридор, и Никита заметил сумку.
— А ты где была-то? — спросил он.
— В бане. Мы с девочками давно собирались. А тут так удачно — у Гали выходной, нас с Альбиной Аннушка отпустила. Васютину уже лучше, остальные — не тяжелые. Она справится. Да я сейчас переоденусь и пойду на работу. Так что отдыхать мне без тебя некогда. — Марина улыбнулась.
Никита еще раз поцеловал ее и открыл дверь.
— Не скуча-ай, — протянул он игриво.
Марина закрыла за ним дверь и, подобрав сумку, побрела в комнату. Вытащила комок мокрого полотенца, измятую влажную простыню и, зайдя в ванную, повесила сушиться на веревке. Посмотрелась в зеркало и застыла, разглядывая свое осунувшееся, бледное лицо с запавшими глазами. Больные глаза, нехорошие. Зеркало души, отражающее то, что в этой душе творится.
Марина вернулась в комнату и начала переодеваться. Достала из шкафа черную шелковую юбку, натянула через голову, застегнула пуговицу на поясе — юбка, скользнув, съехала на бедра. Права Галя — отощала, дальше некуда. Надо пуговицу переставить.
Марина взяла с комода жестяную коробку, в которой хранились иголки и нитки, размотала белую катушку и вдруг остановилась. Зачем переставлять пуговицу? Скоро эта юбка будет мала. Скоро живот начнет расти, округляясь и выдавая Маринин грех. Почему грех? Она ведь замужем. Да потому, что никто, и в первую очередь Никита, не поверит, что это плод супружеской любви.
Господи, что же ей делать? Она не сможет так дальше жить — с мужем, которого не любит и, больше того, боится. Она не сможет жить без Ивана. И, что бы там ни было, она не сможет убить в себе это существо, не похожее пока еще на человека, но живое и уже вошедшее в ее жизнь.
Полная беспомощность. Полная безнадежность. Полный бред.
В санчасти ее встретила Альбина.
— Марина, — сказала она, — ты стала похожа на фарфоровую куклу. У тебя огромные глаза, белое лицо и нездоровый румянец пятнами. Как будто краска облупилась.
— Я знаю. — Марина надела халат.
— Зачем ты пришла? Мы с Анной Павлов ной без тебя справимся. Иди домой.
— Мне здесь легче.
Марина открыла воду в раковине и принялась намыливать руки.
— Все в порядке? — спросила она. — Никаких происшествий?
Альбина покачала головой:
— Васютин спит. Сердюк орет.
— Пора его выписывать. Сейчас посмотрю, анализ пришел.
— Галя просила тебе передать, что, если ты подержишь замполита еще неделю, они с Лешкой будут тебе по гроб жизни благодарны.