— Это хорошо, что ты думаешь, — посмеивался Никитин. — Только не переусердствуй. И неплохо бы повысить показатели. До сих пор нет судовой «кабэ». Идут! Приготовься! Фуражку надень! Галстук поправь!
Со стороны причалов шли двое — девушка в солнцезащитных очках, одетая в белую юбку и батистовую сорочку, белые туфельки, и мужчина — тоже весь в белом. Девушка несла портфель, мужчина — свертки и коробки.
Чтобы не мешать Никитину, вошел в комнату, стал сбоку.
— Сюда, пожалуйста, — пригласил Никитин. — Вещи на стол. Паспорта! Юра, займись!
Это был Морозов с незнакомой мне девушкой. Стало не по себе. Досматривать знакомых, пусть даже малоприятных, пока что не приходилось.
Никитин сверился со списком, сделал пометку, а я нехотя ворошил вещи в пакетах, выкладывал на стол.
— Извините, товарищи, — приступая к вещам с другой стороны, сказал Никитин. — Служба.
— Юрка! — ахнула девушка, и я недоуменно уставился на нее. — Хорунжий! Вот так встреча! Юра, ты что, не узнаешь меня?
Она сняла очки.
— Здрасте... Привет! — выдавил я, чувствуя, как неудержимо краснею. — Здравствуй, Наташа!
Как же я ее сразу не узнал! Я щелкнул замком портфеля, увидел несвежее мужское белье, смутился еще больше. Стирать несет? Неужели Морозову? Мысли мои смешались, и я не знал, как поступить.
— Знакомы? — недовольно спросил Никитин Наташу.
— Х-ха! Еще бы! Это же Юрка Хорунжий! Мы с ним в университете вместе мучились! Только я, лентяйка, бросила, а он... Ты в таможню устроился?
— Устроился.
— Откройте, пожалуйста, вашу сумочку, — нарушил паузу Никитин.
— Пожалуйста, пожалуйста, — заторопилась Наташа.
Она сняла с плеча красную сумочку, щелкнула замочком, подала Никитину. При этом сочувственно посмотрела на меня.
Я закрыл портфель. Вынул из бумажного пакета блок жевательной резинки, на всякий случай вскрыл, чем вызвал недовольную гримасу на лице Морозова. Еще бы! Нарушил товарный вид!
— Все в порядке, — сказал Никитин, возвращая сумочку и паспорта. — Еще раз извините. Всего хорошего!
— Охо-хо! — добродушно вздохнул Морозов. — На судне так старались, упаковывали. Теперь опять.
— Юра! — одернула его Наташа.
— Молчу. Понимаю. Граница. Святое дело.
— Все в порядке, — улыбнулась Наташа и сняла с моего серого галстука пылинку. — Ты возмужал, похорошел. Тебе идет форма. Сколько мы с тобой не виделись? Ой, много! Летят года. Я как раз ушла из университета... Ты б навестил. Живу там же...
Я метнул взгляд на Морозова, на портфель.
— Ты на него не смотри. Приходи запросто. Хоть сегодня вечером. Хорошо?
— Если смогу.
— Сможешь, если постараешься. Буду ждать. Обещай, что придешь.
— Может быть.
— Нет, ты должен зайти. Обещай!
— О’кей. Приду.
Морозов подхватил упакованные сумки, портфель и вышел с Наташей на площадь. Она обернулась, сделала ручкой.
Я смотрел вслед. Ноги у Наташи длинные, походка стремительная. Она и.... Морозов. Дикая фантазия природы!
— Давно их знаешь? — спросил за моей спиной Никитин.
— Порядочно. Давно не виделись.
— Красивая женщина, — задумчиво произнес Никитин. — К такой с одним мороженым не подступишь. Портфель внимательно посмотрел?
Я кивнул, провожая взглядом пару. Как же я ее сразу не узнал? Ведь совсем не изменилась! Ни капельки! Все такая же. Ни морщинок у глаз, ни двойного подбородка. Как с рекламной обложки — бронзовый загар, огромные глаза. Знала, когда и кого выбирать, всегда... У барменов мошна туго набита.
— Ну, держись, — вернул меня на землю Никитин. — Косяком идут. Работаем быстро, внимательно, вежливо.
Я посмотрел на дорогу, ведущую в порт, увидел моряков, навьюченных свертками и коробками.
Еще час мы работали, как проклятые. Чемоданы, саквояжи, баулы, свертки, картонные коробки, шпагат, паспорта, извинения, хлопанье дверью... Из-за одной погани приходилось урывать у людей драгоценное время, портить им настроение.
Наконец поток иссяк.
Едва Никитин присел, как зазвонил телефон.
— Что? — переспросил Никитин, выслушав приказ. — Тут после повторного еле на ногах стоим...
Он с треском положил трубку.
— А чтоб тебе! На восемнадцатый посылает. Выдавать посольские машины.
Он надел фуражку, подошел к двери, кисло посмотрел на бушующую снаружи жару, набрал в грудь воздуха и... не смог выйти.
— Ты еще с четверть часа подежурь, а потом дуй ко мне на восемнадцатый.
Он вышел под солнце и бочком, почти бегом устремился в сторону причалов. Идти далеко. Я видел, как он старается держаться редких полос и островков тени, образуемых углами зданий, куском забора, кипой ящиков.