— Тут такое дело... Я сдуру все свои гроши́ ухнул на то мероприятие.
— Да ну? Так уж и все!
— Ну... Пару тысяч осталось. Но дело в том, что я хочу списываться. Я предупреждал. Устроюсь где-нибудь, пережду годик.
— Твое дело.
— Твое тоже, — с нажимом, зло сказал Кучерявый. — Я тебе о «рацпредложении» рассказал? Рассказал. Ты, я вижу, в этот рейс пустой пошел. Или сам все делаешь? В общем, ты мне должен...
— Да ну? И сколько же?
— Пятнадцать.
— Копеек?
— Тысяч. И брось хихикать!
Морозов расхохотался. Смеялся натужно, невесело, мозг сверлила мысль: схватить бутылку и — вдребезги о голову Кучерявого.
Наконец успокоился.
— Но почему пятнадцать, дружочек? Почему не три, не двадцать семь?
— Я все подсчитал.
Кучерявый вынул из кармана суперплоский миникалькулятор.
— Могу пересчитать в твоем присутствии.
Морозов молчал, обдумывал мучительную казнь Кучерявого.
— Считать?
— А если ничего не дам?
— Дашь!
По спокойному лицу Кучерявого Морозов понял, что у того все продумано основательно. Что делать с этой сволочью? Напоить недомерка, вывести на палубу, за ноги и... Не дастся. Самому на него донести? Ерунда! Купить? Пожалуй. За сколько? Сколько дать, чтоб он больше никогда не вякал?
— На берегу расплатимся, — сухо сказал Морозов. — Я с собой такие деньги не ношу. Расписку напишешь — берешь пятнадцать «кусков» за провоз золотых монет.
— Дулечки! — возмутился Кучерявый. — Ничего не писал и писать не буду.
— Напишешь, дружочек, напишешь. За твою расписку я тебе дам... ровно десять тысяч. В тот же день уедешь.
— Чего? Пят...
— Заткнись! А уедешь...
Морозов сказал, куда. Подальше.
На прощание не подали друг другу руки, не посмотрели в глаза.
Морозов надеялся, что у Кучерявого хватит ума понять — шантаж возможен до определенной суммы. После начинается полоса смерти.
* * *Ровно через две недели после моего визита к Наташе «Амур» вновь появился в порту.
Белоснежный, с группкой оркестрантов, игравших в желтых рубашках танго на полубаке, он словно возвращался из мира вечного праздника, веселья, беззаботности, где отпуск — круглый год.
Вместе с теми, кто по долгу службы встречал судно, я стоял на причале. От друзей и родственников прибывавших нас отделяли переносные алюминиевые барьеры.
У кнехтов ждали швартовщики. Дядя Миша, мой старый знакомый, мускулистый, одетый в потертые штаны и новенькую оранжевую футболку с рекламой «Кока-колы», подошел, поздоровался, улыбнулся, продемонстрировав отличные зубы.
— Привет, дядя Миша, — пожал я крепкую сухую ладонь. — Как здоровье?
— Никакая зараза не берет. Если швартов не лопнет и башку не снесет, до ста проживу. А там — как получится.
Мелькнули в воздухе легости, засуетились швартовщики, выбирая канат и трос. Дядя Миша не шелохнулся, зорко наблюдал за действиями. Ему, ветерану, иной раз разрешалось «сачкануть».
Трап мягко скользнул вниз, опустился на причал. Тотчас на него ступила врач. Она поднималась, уже снизу начав спрашивать судового врача, ждавшего у борта:
— Больные есть? Крысы? Заразные болезни в портах захода?
— Все в порядке, все в полном порядке, — прихлопывая от нетерпения ладонью по фальшборту, отвечал молодой врач. Он улыбался кому-то в толпе, и по всему было видно, что с нетерпением ждет конца формальностей.
— И разве это врачи? — снисходительно смотрел на эскулапов дядя Миша. — Помню, мы до войны заходили у Сингапур...
Я знал, что дядя Миша, как большинство моряков, любит «травануть», но все же слушал — пока врачи не уладят свои дела, остается ждать.
— Так ото врач был! Все знал! Поднимается на борт, желтый, как с перепою. Очки, зубы! Сам, как этот кнехт, невысокий. Приказал всем повысовывать языки. Посмотрит на язык, оттянет веко и — как по энциклопедии. У этого, говорит, запущенный насморк, на берег не пускать. У этого — язва... Не, раньше народ толковей был, серьезней. Раньше лучше было...
— Сахар слаже, — подхватил я, — вода мокрее, а пожары — не потушишь!
— Можно подниматься, — махнула рукой врач.
Мы гуськом поднялись по трапу. Пограничники, как обычно, впереди, остальные за ними. Пограничники сразу перекрыли вход и хоть только что стояли рядом, стали проверять у нас пропуска.
Я стоял за Никитиным. Сверху было видно, как дядя Миша собирает тонкий линь. Баламутный старик. Почти всегда встречает «Амур». А нет ли случайных золотых монет в этой легости? Занятная мысль, занятная...
По переходам вошли в музсалон. Здесь уже ждали сопровождающие — в основном молодые женщины. Мы разместились в одном углу за столиками, пограничники в другом. Минут пятнадцать занимались документами, потом стали расходиться по судну.